Мгла рассеялась, вышло солнце и играло сотнями радуг в уцелевших стёклах купола. Это было почти красиво, если только не глядеть на чёрную развороченную площадь и не слышать стонов раненых.
Конрад всё-таки забрал тело бережно, а Кори потянул к себе Гундольф и обнял, обхватил руками, будто хотел укрыть от всех. Когда он успел подойти, мальчишка и не заметил.
Рядом был и Джо. Даже неловко было тревожить Гундольфа, да и всех их, но Джо поглядел на Флоренца — чуть насмешливо, как обычно, и чуточку печально, и тот осмелился.
— Мне Эриха найти бы. Поможешь?
Улыбка в тёмном взгляде пропала, осталась одна печаль.
— Эх, брат, — хлопнул Джо по плечу. — Мне жаль.
Так сказал, что ясно стало: искать бесполезно. И мир вокруг смазался, раздробился, и голоса поплыли. Осталась только крепкая рука, похлопывающая по спине, и твёрдая грудь, обтянутая пропылённой рубахой, пахнущей гарью.
Как долго это длилось, Флоренц не знал. Вечность или мгновение. Кто-то шумел рядом, кричал, его потянули. Он не понял сразу, а потом поглядел и узнал Эмму, непривычно встревоженную, округлившую глаза. Мальчишка бросился ей на шею и расплакался уже по-настоящему.
— Добралися до нас, значит, двое, — слышался голос старого Стефана, — и говорят, мол, в Раздолье та ещё каша заварится. Ну, мы встревожилися, знамо дело — Флоренц там, да ещё Ник, я верил, тоже. Ник, а ты что ж это, с того самого дня не умывался?
— Да было бы когда.
— Ну, пусть там что, а умываться надо! Вон, чумазый весь...
— Да хватит меня тереть, чего позоришь перед людьми!
— Так что дальше было-то, дед? — спросил Джо, и Стефан оставил Ника в покое.
— Да ясно что, — с готовностью поведал он. — Мы с Эммою решили, двигать надо в город. Из наших, понятно, никто такому не был рад, так мы ночью собралися да улетели. Тот, раздольский, объяснил нам по приборам, как город найти, только сам наотрез отказался лететь. Ну, прибыли мы, а что дальше, не знаем. Куда тут лодку ткнуть? Кружим, кружим, видим — жаба под нами ползёт. Ну, мы за нею, ясное дело. А тут такое! Заварушка будь здоров, да. Сверху плохо видать, но Эмма говорит, наших вроде теснят. Мы тогда по кумполу шандарахнули, чтоб хоть отвлечь, а оно как рванёт! Я уж думал, с лодки двигатель свалился.
Кто-то рассмеялся. Флоренц тоже бы хотел, но мог только плакать.
— Потом мы по-умному сделали. «Эмма, — говорю я, — а вон площадка с лодками, как-то ж их садют?» Ну, потыркались и люк нашли.
— Это я нашла, — спокойно возразила Эмма. — Там царапины на стекле и металле, следы гари, чего тыкаться наугад? Место ясно сразу.
— Ну хоть лодка есть, — возмущённо сказал Ник. — А то жабу-то мою этот умелец раздербанил! Я чуть не поседел, когда увидел. Всё теперь, плакала моя жаба.
И всё-таки машину починили. Прочная, она лишь погнулась немного, и городские мастера живо привели её в порядок. Как-то вышло, что в городе начали слушать Рафаэля — может, потому, что он повсюду ходил с госпожой. Она больше не надевала маску и отказалась от кресла, в котором её носили прежде.
В те дни, когда шла работа над жабой, похоронили Леону. Не с остальными, а на высокой горе, глядящей в море. Они летели туда лодочкой — Гундольф, молчаливая Кори, Рафаэль, ещё четверо калек и чужаки. Копали долго, потому что Кори умоляла не складывать Леоне крылья.
Когда было готово, она сама отнесла крылатую, уложила бережно в последний раз. А Флоренц достал из кармана шар-часы и решил оставить рядом. Это было всё, что осталось у него от брата. Тело не нашлось, даже земле не предать.
— Часы господина Первого, — хмуро сказала Кори. — Зачем кладёшь?
— Ну, так... Эрих... а почему — господина Первого?
— Это была его вещь прежде. Твой брат всё на них заглядывался, а потом...
Тут голос её смягчился.
— А потом господин Первый, должно быть, подарил их ему. Это хорошая вещь, ты лучше её сохрани в память о брате.
И, подняв шар, подала мальчишке. Он взял, сжал растерянно в пальцах.
Дальше Кори глядеть не стала, ушла в лодку, и Гундольф пошёл следом. А мальчишка ещё постоял. Вот исчезли крылья под рыжей землёй, а вот уже будто одеяло укрыло Леону. На виду осталось лицо, умытое сейчас, и потому казалось, крылатая только спит. Глядеть было любопытно и страшно.
Джо и Рафаэль — лопаты держали они — помедлили, не сговариваясь.
— Прощай, Леона, — печально сказал Рафаэль. — Прости.
И бросил землю с лопаты.
Потом сложили ещё пирамидку из камней, припасённых заранее, постояли в молчании и потянулись к лодке.
Леона осталась одна, высоко-высоко. Под её ногами расстилалось море, а вокруг плясал ветер.
Как только жаба была готова, приморцы двинулись в путь. Ник страшно возмущался, но вести жабу доверили Флоренцу.
— Да он вроде справился неплохо, — сказал Стефан, — а у тебя рука вот болит. Ну, а я старые кости в жабе трясти не хочу, мне так в лодочке удобнее.
С собой взяли Ткачиху и её брата. Эти двое не пожелали остаться в Раздолье, хотя остальные калеки нашли себе место. И госпожа расстаралась, чтобы ссор больше не было, а ворота на Свалку поставили новые, крепкие-прекрепкие, и заварили наглухо.
Чужаки тоже решили остаться, помочь городу, но проводить к воротам вышли.
— Не нужно грустить, мы ещё увидимся, — подбодрил Джо. — Вот увидишь, парень, эта земля ещё расцветёт, и топлива будет вдосталь, и дороги протянутся туда и сюда. А пока будем трудиться, выдастся минутка — заглянем к вам, или вы к нам.
Флоренц кивал. Они-то, конечно, ещё увидятся, но где же Гундольф? Неужели и проводить не придёт?
Но вот и он показался на дороге, ведущей к воротам. В руке узелок, другой обнимает за плечи Кори. А она идёт, глядя под ноги.
— Прихватишь нас с собой? — улыбнулся Гундольф и подтянулся, не дожидаясь ответа, забросил вещи.
— Прихвачу! Ой, конечно, прихвачу! — обрадовался мальчишка.
Гундольф подсадил Кори, распрощался со своими.
— Точно не хотите остаться? — спросил Конрад напоследок.
— Увезу её подальше. Плохо ей тут.
— Ну, как знаете. Беды, они такие — что оставишь, а что с собой возишь.
А потом Гундольф забрался в машину, сел позади. Подали знак, и лодочка тронулась медленно, и за нею по земле двинулась жаба.
Вперёд, в другую жизнь.
Глава 39. Кори. Оставляя прошлое
Кори проснулась, но не спешила открывать глаза. Слушала, как ветер гуляет по кровле, дребезжа плохо закреплённым листом, и трясёт стекло, налетая.
Она и так знала, что увидит — потолок, выщербленный местами, со свежей побелкой. По правую руку — такая же стена. По левую...
Кори открыла глаза и повернулась.
Гундольф, казалось, спал, но тут же обернулся к ней, поглядел без улыбки. Усталый, обросший, под глазами тёмные круги. Кори глядела и не могла понять, как не заметила, что он так изменился.
— Будем вставать? — спросил он хриплым со сна голосом.
А сам, видно, хотел бы ещё поспать. Ночью опять приходили кошмары. Кори видела, как ломает старую рассохшуюся дверь, как бьёт всем телом, скребёт пальцами, отламывая щепы. В этот раз ей удалось пробить дыру и выбраться, обдирая бока, почти вовремя, но она всё равно не успела. Она видела, как маленькая белая фигурка летит, отброшенная взрывом, как сминаются и горят крылья, бежала туда что есть мочи — и не могла добежать.
— Ну что, давай подниматься, — сказал Гундольф притворно-бодро.
Он теперь всегда говорил за двоих. «Мы встаём», «мы идём обедать», мы туда, мы сюда... Ни на миг не оставлял без присмотра. Он бы и в уборную с ней ходил, наверное, если бы мог. Кори была почти уверена, что он всё-таки следит из окна, но тщательно это скрывает.
Ещё один день. Сколько их прошло, Кори затруднилась бы сказать. Два, три или десяток, всё равно.
Она села на постели, спустила ноги на тряпичный половик, когда-то синий, а теперь бело-голубой, сильно вылинявший. Поглядела без интереса в маленькое окно, которое не отпиралось. Там было море, гнавшее сегодня белые барашки. Поднялась, чувствуя себя бесконечно усталой, и подошла к полке, выдолбленной в стене. Но сейчас там остались только кружка, пустая наполовину, и флакон с каплями.
