Свидание - Дед Старый Скрипун

Данная история произошла в середине лета, в июле, в один из воскресных дней. Герой нашего рассказа: молодой мужчина тридцати семи или сорока лет от роду (по его постной физиономии с близорукими глазами и очками на носу было трудно разобрать возраст). Хронический неудачник, пытающийся безуспешно устроить семейную жизнь, он проживал в двухкомнатной квартире, доставшейся по наследству от отца с матерью. Делил ее с младшим братом Глебом, двадцативосьмилетним экстравагантным хроническим тунеядцем, проедающим скромную зарплату старшего брата и вечно валяющимся на диване у телевизора с сигаретой в руках, потому что курил этот великовозрастный детина до неприличия много, отчего квартира была наполнена ароматами «старой пепельницы»

Звали нашего героя, по странной прихоти родителей, Ефремом. Почему так? В свое время он спросить постеснялся, а на данный момент уже было не у кого узнать. Рыжий, с сутулой спиной, он не был красавцем и прекрасно это знал, но не потому, что был настолько умен, совсем нет, просто ему об этом сообщила коллега по лаборатории, в которой он трудился мойщиком пробирок. Вот так вот, прямо в лоб и сказала: «Урод. Кто в мыльной воде посуду споласкивает?»

Сегодня наступал самый волнительный момент в его жизни. Этим вечером он должен сделать предложение руки и сердца. Он наконец-то нашел ту единственную, которая, по его мнению, согласится стать верной его спутницей.

Поколесив по городу в поисках наиболее дешевых продуктов для романтического ужина, он, наконец, собрал все необходимое, и, сложив пакеты на заднем сиденье автомобиля – старых, зеленых, купленных еще его дедом «Жигулей», отправился домой.

Позвенев ключами в замке, он открыл дверь, и тут же едва не заорал от испуга, выронив из рук поклажу с продуктами. По коридору, скользнув по ботинкам мохнатым боком, пробежал паук и скрылся в приоткрытой двери туалета. Но напугало его не столько то, что в квартире непонятным образом появилось насекомое, не огромный размер и мохнатое черное тело, нет. Глеб панически, до дрожи в коленках, до заикания, боялся пауков. Арахнофобия, так обозвал этот терзавший душу страх доктор, к которому мальчика водила мама еще в детстве.

Взяв себя в руки, мужчина приоткрыл дверь в туалет, нагнулся, заглянув в унитаз, потом за него, но ничего не обнаружил.

– Померещится же такое. – Пробубнил он себе под нос, вытирая ладонью вспотевший лоб и перекрестившись.

Сняв уличную обувь и надвинув тапочки на ноги, он прошел через проходную комнату-зал мимо храпящего на диване, отвернувшегося к стенке Глеба, в спальню, где, скинув рубашку с брюками, надел желтый домашний шерстяной халат с протертыми старостью дырками на рукавах. Выпустил из клетки сыплющего скрипучим голосом пенопласта по стеклу нецензурной бранью попугая – Свола, кличка которого являлась сокращенной версией слова «сволочь» из-за несносного характера.

 Вредная птица мгновенно села на плечо к подошедшему к старенькому трюмо и посмотревшему в свое отражение в зеркале Ефрему и многословно-трехэтажно покрыла его нерасторопность бурным потоком слов.

Отражение нашего героя подмигнуло, показав язык, а также сообщило телевизионной глухонемой картинкой, что с кровати спрыгнул все тот же померещившийся паук и, показав мимоходом большой палец на лапе в знак одобрения, скрылся в проеме дверей зала.

 Мужчина затряс головой, прогоняя наваждение и пытаясь успокоить забегавшие по ставшей гусиной коже мурашки. Заглянул за трюмо, сам не понимая, что там должен был обнаружить.

– Переусердствовал с мытьем пробирок или надышался какой-то гадостью в лаборатории. – Констатировал он, когда дрожь в руках более-менее улеглась. – Надо, однако, Глебку будить и гнать вон из квартиры. Скоро Изольда придет и ему тут совсем не место. Дам пятьсот рублей, пусть в фехтовальный зал сходит, он же «фанатеет» от холодного оружия до потери рассудка, вот и пускай побалует себя, и мне заодно мешать не будет.

 Он подошел к дивану, разбудил брата, толкнув его в бок, и, не выдержав открывшейся картины, рассмеялся:

– Ты совсем сдурел? – хлопнул он себя по коленям ладонями, когда тот повернул заспанное, недовольное лицо. – Зачем ты челку покрасил, мужчина нетрадиционной ориентации? Как ты теперь, толерантная сволочь, в спортзал пойдешь?

Лупающий непонимающими глазами брат вскочил с дивана и бросился к зеркалу.

– Гад! – взревел он оттуда срывающимся голосом.

Его негодование было обоснованным. Свисающая прямо от лысеющего затылка до самых бровей прядь волос была окрашена в едкий, неестественный розовый цвет. Причем к такому своему виду он не имел никакого отношения и думал, что это есть не что иное, как глупая шутка старшего.

– Убью. – Вспылил он, как всегда, будучи по натуре несдержанным взрывным человеком, и кинулся, сжав кулаки, в драку.

– Да не я это. Остынь. – Выкинул вперед руки с растопыренными пальцами Ефрем, пытаясь остановить пышущего справедливым гневом брата.

– А кто? – не унимался тот.

– У того спроси, с кем ты сегодня водку жрал. А я тут ни при чем. – Не мог остановить смех Ефрем.

– Не помню. – Как всегда, быстро успокоился Глеб и, сделав глупые глаза, сел на диван и задумался. – Может, Мишка? Он на такое способен.

– Слушай, брат. Давай, ты потом вспомнишь. Ко мне сейчас девушка придет. Сходи, позанимайся со своими железками. Я тебе пятьсот рублей дам.

– Это только за абонемент. – Почесал тот розовую челку в области макушки. – На пиво еще подкинь, и я до утра домой не заявлюсь. Обещаю. – Но внезапно задумался и погрустнел. – Не, не получится, как я с такими волосами из дома выйду?

– А ты платочек повяжи, на манер пирата, и челку скроешь, и экстравагантно выглядеть станешь. Вон, на засохшей диффенбахии висит, которую кто-то поливать обещал, но, как всегда, забыл.

Через пять минут счастливый младший брат с зажатыми в руке двумя пятисотрублевыми купюрами выскочил из дверей, бросив на прощание: «Пока».

Включив на кухне телевизор, где скалящийся тупой улыбкой олигофрена диктор рассказывал об аномальном сильном звездопаде, который можно будет наблюдать сегодня ночью, наш, далеко не самый главный герой, приступил к сервировке романтического стола.

Первой достал бутылку «Арманьяка» – это для себя, для храбрости. Затем на свет появилась бутылка сухого вина «Шардоне Совиньон», кислый вкус которого он терпеть не мог, но вот Изольда обожала, пришлось раскошелиться. Следом, опять же для нее, халва к чаю. Соленая селедка с ароматным пряным запахом, это для себя, к ней бы водочки, конечно, но и «Арманьяк» пойдет. Мандарины и, наконец, торт, и серебряные столовые приборы, доставшиеся от прабабки в наследство.

Все готово. Он сел, положив подбородок на скрещенные на столе ладони, и погрузился в мечты в ожидании будущей жены.

Оставим его на время и переместимся к самой главной нашей героине, той, по вине которой все, что вы читаете