Энн Райс - Мумия

Вспышки фотокамер на мгновение ослепили его. Как жаль, что он не может прогнать репортеров.

Они толкутся возле него месяцами – с тех самых пор, когда среди этих унылых холмов к югу от Каира были обнаружены первые археологические находки. Как будто они тоже догадывались. Как будто понимали, что происходит. Что наконец-то после долгих лет работы Лоуренс Стратфорд приблизился к главному открытию своей жизни.

И вот они здесь – со своими аппаратами, с дымящимися вспышками. Они чуть не сбили его с ног, когда он пробирался по грубо высеченной в горе тропинке к письменам, видневшимся на полураскопанной мраморной двери.

Ему показалось, что сумерки как-то слишком уж внезапно сгустились. Он видел буквы, но не мог их различить.

– Самир! – крикнул он. – Посвети!

– Хорошо, Лоуренс.

Сразу же за его спиной зажегся фонарь, и желтый луч высветил каменную плиту. Так и есть, иероглифы – глубоко врезанные в итальянский мрамор, залитые изумительной позолотой. Такой красоты он никогда раньше не видел.

Он почувствовал жаркое прикосновение нежной руки Самира и начал читать вслух:

«Расхитители могил, подите прочь от этой гробницы, иначе вы разбудите ее обитателя, и гнев его выйдет наружу. Рамзес Проклятый – мое имя…»

Он бросил взгляд на Самира. Что бы это могло значить?

– Продолжай, Лоуренс, ты переводишь гораздо быстрее меня, – сказал Самир.

– »… Рамзес Проклятый – мое имя. Некогда Повелитель Верхнего и Нижнего Египта, Покоритель Хеттов, Строитель Храмов, Любимец Народа, бессмертный страж египетских царей и цариц. В год смерти Великой Царицы Клеопатры, когда Египет превратился в римскую провинцию, я приговорил себя к вечной тьме. Трепещите, вы, кто позволит лучам солнца проникнуть в эту дверь…»

– Чушь какая-то, – прошептал Самир. – Рамзес Великий правил за тысячу лет до Клеопатры.

– Но эти иероглифы, без сомнения, относятся к эпохе девятнадцатой династии, – возразил Лоуренс. Нетерпеливым движением он отбросил в сторону освободившийся валун. – Взгляни, надпись повторяется – на латинском и на греческом. – Он помолчал, потом быстро прочитал последние три строчки на латыни: – «Предупреждаю: я сплю – так же, как спит земля под ночным небом или под снежным покровом. И если меня однажды разбудить, со мной не справиться никому».

Лоуренс молча вглядывался в письмена, снова и снова перечитывая их. Он еле расслышал Самира:

– Не нравится мне это. Как ни взгляни, это похоже на проклятие.

Лоуренс неохотно обернулся и заметил, что подозрительность на лице Самира сменилась страхом.

– Тело Рамзеса Великого покоится в Египетском музее в Каире, – произнес тот.

– Нет, – возразил Лоуренс. Легкая дрожь пробежала по его спине. – В Египетском музее покоится тело, но не Рамзеса! Взгляни на орнамент, на печать! Во времена Клеопатры никто не умел писать древние иероглифы. А эти письмена превосходны и сделаны рукой мастера – как греческие и латинские.

Жаль, что здесь нет Джулии, с грустью подумал Лоу­ренс. Его дочь Джулия ничегошеньки не боялась. Эту минуту она оценила бы как никто другой.

Пробираясь по тропинке обратно, расталкивая назойливых репортеров, он чуть не упал. И снова вокруг него замерцали вспышки. Фотографы ринулись к мраморной двери.

– Пусть рабочие продолжают копать! – крикнул Лоу­ренс. – Я хочу, чтобы они добрались до порога. Сегодня вечером я намерен войти в гробницу.

– Лоуренс, не следует так торопиться, – предостерег Самир. – Может, там внутри нечто такое, что не нужно выпускать наружу.

– Ты меня поражаешь, Самир, – ответил Лоуренс. – Десять лет мы рыскали среди этих холмов в ожидании подобной находки. Эта дверь была замурована две тысячи лет назад, и с тех пор ни один живой человек не притрагивался к ней.

Разозленный, он прорвался сквозь толпу окруживших его репортеров и попытался преградить им дорогу. Пока эту дверь не откопали, ему необходимо было уединиться в тиши своей палатки. В том возбужденном состоянии, в котором он пребывал, Лоуренс нуждался в своем дневнике, единственном добром советчике. Только сейчас он почувствовал, как доконала его дневная жара.

– Леди и джентльмены, пока никаких вопросов, – вежливо сказал Самир. Верный Самир, как всегда, защищал Лоуренса от реального мира.

Стратфорд поспешно спускался по неровной тропинке, то и дело подворачивая ногу, морщась от боли и с прищуром глядя вниз поверх мерцающих фонарей на мрачную красоту освещенных палаток под фиолетовым вечерним небом.

Скоро он добрался до спасительной зоны своего походного стола и стула. Только одно расстроило его – взгляд стоявшего поодаль и лениво наблюдавшего за ним племянника Генри. Генри – такого неуместного и нелепого здесь, в Египте, такого жалкого в своем аляповатом белом полотняном костюме. Генри – с неизменным стаканом шотландского виски в руке, с прилипшей к губе неизменной сигарой.

Несомненно, Маленка была с ним, женщина из Каира, исполнительница танца живота, которая отдавала британскому джентльмену все заработанные деньги.

Лоуренс и так никогда не забывал о Генри, но то, что сейчас племянник путался под ногами, просто выводило его из себя.

В благополучной жизни Лоуренса Генри оказался единственным настоящим разочарованием – человек, не интересующийся никем и ничем, кроме игорного стола и бутылки. Единственный наследник стратфордских миллионов, которому нельзя было доверить даже банкноты в один фунт.

И снова острая боль пронзила Лоуренса – так он скучал по своей Джули, любимой дочери. Ей следовало находиться здесь, и она была бы здесь, если бы юный жених не уговорил Джулию остаться дома.

Генри приехал в Египет за деньгами. Он привез Лоуренсу на подпись бумаги своей компании. А отец Генри, Рэндольф, послал его с этой мрачной миссией, как всегда, от отчаяния – он был не в состоянии покрыть долги сына.

Прекрасная парочка, мрачно подумал Лоуренс, бездельник и председатель правления «Стратфорд шиппинг», который грубо транжирит прибыль компании, чтобы наполнить бездонный карман своего сынка.

На самом деле Лоуренс прощал брату все. Лоуренс не просто передал ему фамильный бизнес. Он спихнул его на Рэндольфа, со всеми обязанностями и огромными хлопотами, так чтобы сам он, Лоуренс, мог жить оставшиеся годы, копаясь в египетских развалинах, которые он столь любил.

Если уж быть совсем справедливым, Рэндольф здорово поработал на развивающуюся «Стратфорд шиппинп». И так продолжалось до тех пор, пока сынок не превратил его в растратчика и вора. Но и сейчас Рэндольф пошел бы на все, чтобы замять конфликт. А Лоуренс был слишком эгоистичен, чтобы какой-либо конфликт допустить. Он ни за что бы не променял Египет на пыльные лондонские конторы «Стратфорд шиппинг». Даже Джулия не смогла бы уговорить его вернуться домой.