Джон Берк - Театр доктора Страха

От HЕГО не спрятаться. ОHО подстерегает там, где ждешь меньше всего. Не в сумрачных тенях под лестницей и не в темном углу вашей спальни ОHО предпочитает застать вас врасплох, среди бела дня, в обстановке привычной и как будто безопасной. И тогда вас пробирает странный озноб. Даже в жаркий день.

ОHО прогуливается по знакомой улице или, приветливо улыбаясь, посиживает в светлой комнате, и от улыбки этой веет зловещей насмешкой, жестокой издевкой, превращающей в прах жалкую видимость благополучия вашей жизни.

ОHО… Нечто неведомое и опасное, вселяющее страх, от которого цепенеет душа…

Алчное и недремлющее, терпеливо поджидающее свою жертву.

Вы можете столкнуться с ним в любой момент. Сегодня. Или завтра. На автобусной остановке или на пороге собственного дома.

Или – возможно – в самом обычном купе самого обычного поезда. Поезда, которым вы ездили сто раз.

Но это – сто первый…

– Поезд до Брэдли отправлением в 8.43 находится у девятой платформы. Повторяю: скорый до Брэдли – у платформы девять.

Металлический голос прогремел под сводами вокзала, и Джим Даусон машинально прибавил шагу, направляясь к выходу на платформы.

В свои тридцать лет Джим был обаятелен, рассудителен и не женат. Он жил в Эдинбурге, работал в архитектурном бюро, любил свою работу и испытывал симпатию к своему компаньону. К тому же ему нравилось разъезжать по стране, что приходилось делать довольно часто, и он получал немалое удовольствие от часов, проведенных в Лондоне, где нередко бывал проездом. Одним словом, Джим наслаждался спокойным течением жизни и не собирался ничего в ней менять. Работа поглощала все его время.

Торопливо шагая вдоль состава, он искал свободное купе – большинство были уже заняты. Толпа осаждала хвост поезда. Джим поспешил вперед.

Двое детишек, расплющив носы о вагонное стекло, корчили ему рожи. Едва справившись с искушением состроить в ответ гримасу, он улыбнулся. Но заходить не стал. Пусть теребят своими наверняка липкими пальцами кого-нибудь другого.

Неожиданно он заметил купе, где сидел только один человек. Открывая дверь, Джим был готов ко всему: он не удивился бы, обнаружив целый выводок ползающих по полу ребятишек. Но увидел лишь несколько пакетов на сиденье рядом с пассажиром, который тут же поднялся и переложил свою поклажу на багажную полку. Из прорехи в обертке с комичной важностью таращилась голова куклы.

Громкоговоритель опять шумно выдохнул свое воззвание. Это возымело действие: в купе ворвались еще трое, один за другим. Первый оказался молодым человеком с гладко зачесанными волосами, открытым высоким лбом, горящими выразительными глазами и пухлыми губами. Забрасывая футляр с трубой на багажную полку, он отбивал на нем пальцами какой-то ритм.

Второго Джим тотчас же узнал. Очень высокий, с худым смуглым лицом и длинным носом, который придавал ему возмущенный вид, – будто этот человек только сейчас с ужасом узнал о необходимости делить купе с кем-либо еще, – это был Фрэнклин Марш, частенько появлявшийся в самой элитарной из телевизионных программ, где он высокомерно посвящал ничтожных смертных в тайны современной живописи. Джим нередко смотрел его программу единственно из профессионального интереса, но никогда ради удовольствия. Раза три, по меньшей мере, он, не выдержав, выключают телевизор и теперь сразу припомнил, как это надменное лицо нехотя исчезало с экрана, пока от него не оставалась лишь маленькая светящаяся точка.

На этот раз с такой легкостью избавиться от Марша не представлялось возможным. Выключить его было нельзя.

Следующий пассажир, пятый по счету (теперь оставалось только одно свободное место), был молодым человеком в костюме явно американского покроя и с несомненно американской стрижкой.

– Поезд до Брэдли отправляется с девятой платформы.

Эхо еще не смолкло, когда дверь купе опять открылась.

– Простите, мне кажется, здесь найдется свободное место?

В дверном проеме возникла сутуловатая фигура – новому пассажиру на вид можно было дать не меньше семидесяти. А его одежда казалась еще более древней – не то чтобы поношенная, но весьма старомодная, вызывавшая воспоминания о далеком прошлом. На морщинистом лице выделялись глаза: зоркие, пронзительные, но в то же время как будто сонные. Говорил он с неуловимым акцентом, а в его манерах чувствовалась робкая почтительность явно неанглийского происхождения.

Мужчина, занявший купе самым первым, похлопал по сиденью рядом с собой:

– Сюда, пожалуйста. – Он подобрал ноги, чтобы старик смог войти, и закрыл за ним дверь.

– Спасибо. – Это был едва слышный шепот, почти вздох.

Фрэнклин Марш демонстративно развернул газету и, бросив поверх нее презрительный взгляд, громко зашелестел страницами, выражая явное неудовольствие от соседства со столь чудаковатым иностранцем.

Поезд тронулся.

Джим, сидящий по ходу движения, увидел, как поплыла назад платформа, колеса застучали на стыках. Мимо окон двинулись ряды домов, среди которых время от времени мелькали заводские трубы или фасады офисов, изредка окаймленных крохотными лоскутками зелени. На придорожном шоссе теснились автомобили, попавшие в пробку. Утреннее небо пронзал церковный шпиль, окутанный строительными лесами.

Мелькание за окном скоро прискучило Джиму. В кейсе у него лежали кое-какие деловые бумаги, но ему не хотелось вставать и вынимать их прямо сейчас. Вместо этого он принялся разглядывать попутчиков. Остальные, за исключением Фрэнклина Марша, похоже, занимались тем же самым. Марш все еще закрывался газетой, которая должна была свидетельствовать, что он не чета окружающим.

Внезапно Джим встретился взглядом с пожилым иностранцем. В лицо будто слепящая вспышка ударила: Джим ощутил резкую боль, инстинктивное желание зажмуриться, перед глазами поплыли темные пятна. Хотя на самом деле – и это пугало больше всего – взор старика был потуплен, тяжелые веки полуприкрыты, он, казалось, дремал.

Но в подернутом сонной дымкой взгляде крылась зоркая проницательность. Старик успел оценить каждого в купе – Джим был в этом уверен, – и странная грусть, скорее даже некая мрачная покорность легла на морщинистое лицо, затаилась в угрюмой складке губ.

Постепенно поникшая голова старика упала на грудь. Поезд прогрохотал по короткому тоннелю, вагон качнуло на повороте, но старик лишь вздрогнул и задышал чуть тяжелее. Его цепкие длинные пальцы, придерживающие чемоданчик на коленях, непроизвольно разжались. На стыках вагон потряхивало, и чемоданчик постепенно съезжал с колен.