Монтегю Родс Джеймс
Соседская межа
«Тот, кто основную часть времени тратит на то, чтобы читать или писать книги, конечно, склонен уделять пристальное внимание собранию книг, где бы они ни попались ему на глаза. Он не пройдет мимо книжного лотка, магазина или даже полки в спальне, не прочитав несколько названий на корешках, а уж если оказывается в незнакомой библиотеке, то хозяину нет нужды развлекать такого гостя. Собирать вместе разрозненные тома из собрания сочинений или приводить в порядок книги, которые оставила в плачевном состоянии служанка, вытиравшая пыль, – вот что представляется такому человеку его прямым долгом. Чувствуя себя счастливым за занятиями подобного рода, я порой открывал какой-нибудь фолиант XVIII века, чтобы взглянуть, "о чем там речь", и заключал через пять минут, что он вполне заслуживает уединения, в котором дотоле пребывал. Это было в середине дождливого августовского дня в Беттон-корте…»
– Ты начал в истинно викторианском духе, – прервал я своего друга. – Так будет и дальше?
– Вспомни, пожалуйста, – ответил он, взглянув на меня поверх очков, – что я викторианец по рождению и образованию, и что вполне резонно ожидать от викторианского дерева, что оно принесет викторианские плоды. Вспомни далее, какое огромное количество умной и содержательной чуши пишут сейчас о викторианской эпохе. Например, – продолжил он, кладя исписанные листы себе на колени, – вот эта статья «Загубленные годы» в литературном приложении к «Таймс», которая вышла на днях. Талантливая? Несомненно! Но боже ты мой!.. Передай-ка, пожалуйста – она на столе возле тебя.
– Я думал, ты собираешься почитать мне что-нибудь свое, – возразил я, не шевельнувшись, – но, конечно…
– Да, знаю, – сказал он. – Ладно, сначала я почитаю свое. Но после этого мне бы хотелось продемонстрировать тебе, что я имею в виду. Так вот… – и он снова взял в руки свои листы и поправил очки.
«…в Беттон-корте, где несколько поколений назад были объединены библиотеки из двух загородных домов. Ни один потомок этих родов не занялся тем, чтобы разобрать их и избавиться от дубликатов. Однако сейчас я собираюсь рассказать не о раритетах, которые еще могут обнаружиться – скажем, Шекспир ин-кварто, переплетенный вместе с политическими памфлетами, – а о случае, произошедшем там со мной. Я никак не могу объяснить этот случай, выпадающий из моей обычной жизни.
Как я уже говорил, это был дождливый день в августе, довольно ветреный и теплый. За окном мокли большие деревья, и ветер трепал на них листву. Между ними просматривались зеленые и желтые поля и синие холмы. Вдали, за пеленой дождя, низкие тучи беспрерывно двигались к северо-западу. Я на несколько минут прервал работу, если это можно назвать работой, чтобы постоять у окна, глядя на этот безрадостный пейзаж. С крыши оранжереи, находившейся справа, струилась вода. На фоне пасмурного неба вырисовывалась колокольня церкви. Непохоже было, что в ближайшие часы прояснится, так что я мог спокойно продолжать свои занятия. Поэтому я вернулся к книжным полкам, вытащил собрание из восьми или девяти томов, озаглавленных «Памфлеты», и перенес их на стол для более пристального рассмотрения.
Они по большей части относились к правлению королевы Анны. Тут были "Последний мирный договор", "Последняя война", "Поведение союзников", а также "Письма к члену Синода", "Проповеди, прочитанные в церкви Святого Михаила, Квинхайт", "Исследование последнего пастырского послания его преосвященства епископа Винчестерского (или, что вероятнее, Уинтонского) его клиру". Все это было весьма занимательно и отнюдь не утратило своей остроты, так что я не устоял перед искушением и, усевшись в кресло у окна, посвятил им больше времени, нежели намеревался. К тому же я немного устал за день. Часы на церкви пробили четыре раза, и в самом деле было четыре часа, поскольку в 1899 году еще не было перехода на летнее время.[1]
Итак, я уютно устроился в кресле. Сначала я просмотрел несколько памфлетов о войне, причем развлекался, пытаясь по стилю выделить Свифта среди менее известных авторов. Однако для военных памфлетов требовались более основательные познания в географических особенностях Нидерландов, Бельгии и Люксембурга, нежели у меня. Я обратился к церковной литературе и прочел несколько страниц речи настоятеля Кентерберийского собора, обращенной к Обществу по распространению знаний о христианстве на юбилейном заседаний в 1711 году. Когда я начал читать письмо от сельского приходского священника епископу К-р, я был так утомлен, что несколько минут без единой мысли в голове смотрел на следующий абзац:
"Это злоупотребление (а я думаю, что имею основания называть вещи своими именами) таково, что, по моему убеждению, Ваше преосвященство приложили бы все усилия (если бы Вам было о нем известно), чтобы с ним покончить. Но я так же убежден, что Вы не знаете об этом злоупотреблении, так же, как (цитируя сельскую песню):
То, что по Беттонскому лесу бродит,
Не ведает, зачем кричит и ходит".
Тут я выпрямился в кресле и начал водить пальцем по этим строчкам, чтобы убедиться, что прочел их правильно. Ошибки не было. Из остальной части памфлета больше ничего не удалось извлечь. В следующем абзаце автор сменил тему. Он начинался словами: "Но хватит, я довольно высказался на эту тему". Этот безымянный священник был столь осторожен, что даже не поставил свои инициалы, а письмо его было напечатано в Лондоне.
Подобная загадка могла бы до некоторой степени заинтересовать любого. Я же очень много занимался фольклором на любительском уровне, и меня она действительно взволновала. Я исполнился решимости разгадать ее, выяснив, что за история за ней стоит. Мне повезло, по крайней мере, в одном: ведь я мог наткнуться на этот абзац в библиотеке какого-нибудь колледжа, вдали отсюда, но был сейчас в Беттоне, прямо на месте действия.
Часы на церкви пробили пять, и последовал удар гонга. Мне было известно, что это означает: чай подан. С трудом поднявшись с глубокого кресла, я повиновался призыву.
Мы с хозяином дома были в Корте одни. Вскоре он появился, весь промокший под дождем, так как объезжал свои владения, исполняя обязанности лендлорда. Он непременно желал поделиться со мной местными новостями, и лишь затем мне представилась возможность спросить, есть ли в этом приходе место, которое все еще носит название Беттонский лес.
– Беттонский лес был неподалеку отсюда, – сказал он, – на вершине Беттонского холма. Мой отец велел выкорчевать его до последнего пня, когда стало выгоднее выращивать пшеницу, а не низкорослые дубы. А почему вы заинтересовались Беттонским лесом?
