Ознакомительная версия.
– Буду помнить, – сказал он, притянув ее к себе, и поцеловал. Секунду поколебавшись, она сама поцеловала его, крепко держа его руки в своих.
***
– Папочка! – вскрикнула Чарли.
Мир болезненно вращался перед глазами Энди. Ртутные фонари вдоль Нортуэй оказались внизу, а земля вверху будто стряхивала его с себя. Затем он сел, съехав с нижней части откоса, словно ребенок на санках. Ниже, внизу, беспомощно переворачиваясь, скатывалась Чарли.
ОЙ, ОНА ЖЕ ЛЕТИТ ПРЯМО ПОД КОЛЕСА МАШИН...
– Чарли, – хрипло закричал он, так, что болью пронзило горло и голову. – Берегись!
И вот она уже внизу припала к земле на обочине, рыдает в режущем глаза свете фар проходящей машины. Через секунду он приземлился рядом, с громким шмяканьем, которое отдалось по всему позвоночнику и ударило в голову. Предметы сдвоились перед глазами, строились, а затем постепенно встали на свои места. Чарли сидела на корточках, закрыв лицо руками.
– Чарли, – сказал он, тронув ее руку. – Все в порядке, малышка.
– Жаль, не попала под машину! – выкрикнула она пронзительным и злым голосом, с такой ненавистью к себе, что у Энди заныло сердце. – Так мне и надо за то, что подожгла того человека!
– Ш-ш-ш, – сказал он. – Чарли, ты не должна больше думать об этом.
Он обнял ее. Мимо проносились машины. Любая могла быть полицейской, а это означало – конец. Хотя в такой ситуации это принесло бы чуть ли не облегчение.
Рыданья затихали. Отчасти она плакала от усталости. То же самое и с ним – усталость довела головную боль до высшей точки, и на него нахлынул совсем ненужный поток воспоминаний. Если бы только они могли добратьс куда-нибудь и прилечь...
– Можешь встать, Чарли?
Она медленно поднялась на ноги, смахнув последние слезинки. Ее лицо в темноте казалось мертвенно-бледной маленькой луной. Глядя на нее, он испытывал острое чувство вины. Ей бы уютно свернуться в постели, где-нибудь в доме, за который выплачена почти вся ссуда, с плюшевым медвежонком в объятиях, а на следующее утро отправиться в школу и трудиться там во имя бога, страны и учебной программы второго класса. Вместо этого она стоит на обочине скоростного шоссе на севере штата Нью-Йорк в час тридцать ночи, чувствуя себя виноватой, ибо унаследовала нечто от отца и матери – нечто, в чем она была виновата не больше, чем в голубизне своих ясных глаз. Как объяснить семилетней девочке, что однажды папочке и мамочке понадобились двести долларов и люди, с которыми они имели дело, утверждали, что все в порядке, а на самом деле лгали?
– Нужно поймать машину, – сказал Энди, он обнял ее рукой за плечи, то ли стремясь успокоить, то ли ища поддержки. – Доберемся до отеля или мотеля и поспим. Затем подумаем, что делать дальше. Годится?
Чарли безразлично кивнула.
– Хорошо, – сказал он и поднял большой палец. Машины, не обраща никакого внимания, проносились, мимо, а менее чем в двух милях отсюда двигалась зеленая машина. Энди ничего не знал об этом; его возбужденный мозг возвращался к тому вечеру с Вики в здании студенческого клуба. Она жила в одном из общежитий – в том здании, куда он проводил ее и еще раз на ступеньках прямо перед большими двойными дверьми ощутил сладость ее губ; она неуверенно обнимала его руками за шею, эта девочка, еще така невинная. Они были молоды, боже, они были молоды.
Мимо проносились машины, каждая воздушная волна вздымала и опускала волосы Чарли, а он вспоминал конец того вечера двенадцать лет назад.
***
Проводив Вики до общежития, Энди пересек территорию колледжа и направился к шоссе, где собирался поймать машину и доехать до города. Майский ветер бился в кронах вязов вдоль аллеи, хотя он едва ощущал его дуновение; прямо над ним будто протекала по воздуху невидимая река, лишь самые слабые и отдаленные струи которой касались его.
Путь Энди проходил мимо Джейсон Гирни Холла, и он остановился перед его темным массивом. Вокруг, повинуясь невидимому потоку ветра, танцевали деревья, покрытые молодой листвой. Вдоль его позвоночника пробежал холодок и, казалось, угнездился в животе, вызывая легкий озноб. Он поежился от холода, хотя вечер был теплым. Большая луна, напоминавшая серебряный доллар, плыла между грудами облаков; ветер гнал их по этой темной воздушной реке, будто позолоченные шлюпки. Лунный свет отражался в окнах зданий, делая их похожими на потухшие неприятные глаза.
Здесь что-то произошло, думал он. Нечто большее, чем нам говорили и во что заставляли поверить. Что же именно?
Мысленным взором он снова видел эту тонущую, окровавленную руку – только на этот раз она ударяла по плакату, оставляя кровавый след в виде запятой... а затем плакат с треском сворачивался.
Он подошел к зданию. Безумие. Они же не пустят в аудиторию после десяти часов. И...
Я БОЮСЬ.
Да, именно это. Чересчур много тревожащих полувоспоминаний. Слишком легко убедить себя: все – выдумка; Вики почти уже готова согласиться с этим. Подопытный, вырывающий себе глаза. Кто-то кричал, что хотел бы умереть, что лучше умереть, чем это, даже если для того понадобитс отправиться в ад и гореть там вечным огнем. У кого-то произошла остановка сердца, и его увезли с пугающим профессиональным умением. Скажем прямо, старина Энди, размышление о телепатии тебя не пугает. А пугает мысль, что подобное могло случиться с тобой.
Стуча каблуками, он поднялся к большим двойным дверям и попыталс открыть их. За ними был виден пустой вестибюль. Энди постучал, но когда кто-то вышел из тени, он чуть не убежал. Он чуть не убежал, потому что из тени должно было появиться лицо Ральфа Бакстера или высокого мужчины со светлыми волосами и шрамом на подбородке.
Однако человек, подошедший к дверям вестибюля и высунувший сердитую физиономию, был типичным сторожем колледжа: лет шестидесяти двух, с изборожденными морщинами щеками и лбом, с настороженными голубыми глазами, слезившимися от слишком частого общения с бутылкой. На поясе у него висел большой будильник.
– Здание закрыто! – сказал он.
– Знаю, – ответил Энди, – но я сегодня утром участвовал в эксперименте в комнате семьдесят...
– Не имеет значения! По будням здание закрывается в девять! Приходите завтра!
– ...и я забыл там, кажется, часы, – сказал Энди. Часов у него вообще не было. – Что скажете, а? Только быстренько гляну.
– Не могу, – как-то странно, неуверенно сказал сторож. Ничуть не задумываясь, Энди шепнул:
– Конечно, можете. Я лишь взгляну и тут же уберусь. Вы даже не запомните, что я тут был, да?
Неожиданно странное ощущение: словно он выплеснулся из самого себя и ПОДТОЛКНУЛ этого престарелого охранника, только не руками, а головой. Охранник сделал два-три неуверенных шага назад, выпустив из рук дверь.
Энди вошел, слегка озабоченный. Голову его пронзила острая боль, тут же перешедшая в тупую, которая утихла спустя полчаса.
– Эй, как себя чувствуете? – спросил он охранника.
– А? Конечно, хорошо. – Подозрительность охранника прошла; он одарил Энди дружеской улыбкой. – Поднимайтесь и поищите часы, если хотите. Не торопитесь. Я, возможно, даже и не вспомню, что вы были здесь.
Он побрел прочь.
Энди недоверчиво посмотрел ему вслед, рассеянно потер лоб, словно успокаивая небольшую головную боль. Что он, боже правый, сделал с этой старой перечницей? Но что-то сделал, это уж наверняка.
Он повернулся, направился к лестнице, стал подниматься.
Верхний холл был затененный и узкий. Энди охватило неотступное чувство клаустрофобии и дыхание перехватило будто невидимым ошейником. Здесь, наверху, здание словно вдавалось в поток ветра, и он, тоненько напевая, разгуливал под карнизами. В комнате 70 была пара двойных дверей с матовыми стеклами в верхней части. Энди стоял перед ними, слушая, как гуляет ветер по желобам, водосточным трубам, шурша заржавелыми листьями ушедших лет. Сердце его тяжело стучало.
Он чуть было не ушел; казалось, лучше ничего не знать, просто забыть обо всем. Но он протянул руку, взялся за одну из дверных ручек, убежда себя, что беспокоиться нечего, поскольку эта чертова комната заперта, ну и слава богу.
Однако она не была заперта. Ручка легко повернулась. Дверь открылась.
Пустую комнату освещал колеблющийся лунный свет, он пробился сквозь раскачивавшиеся от ветра ветки старого вяза за окнами. Света было достаточно, чтобы увидеть, что коек больше нет. С грифельной доски все было стерто, она вымыта. Схема свернута, как оконная штора, свисало лишь кольцо, за которое тянут. Энди подошел к нему, протянул дрожащую руку, потянул за кольцо вниз.
Мозговые полушария: человеческий мозг расчленен на части и размечен, словно плакат в лавке у мясника. От одного его вида у него снова зашевелились волосы на голове, словно после приема ЛСД. В плакате ничего забавного, он вызывал тошноту, Энди слабо застонал.
Кровавое пятно было на месте; в лунном мерцающем свете оно походило на черную запятую. Печатное название, которое до эксперимента явно читалось CORPUS CALLOSUM (мозолистое тело – часть мозга), теперь из-за пятна в виде запятой читалось COR OSUM.
Ознакомительная версия.
