представлялись ей смыслом всей жизни. Спустя время она не могла представить, что из-за такой ерунды еще недавно ревела, словно жизнь ее сломана или вовсе окончена.
Не то чтобы я преследовал какую-то подобную цель, но, возможно, эти записи помогут более объективно оценить положение дел.
На часах половина третьего ночи. Спать не хочу, читать не могу, поэтому пишу. Вечер в доме Хьюсов начался с расспросов инспектора о мальчике, которого он привел ко мне утром. Я заверил его, что с ребенком все в порядке, а он попросил меня поговорить с ним о родителях. Так же он сообщил, что недавно из его семьи сбежала гувернантка. Она просто ушла и не вернулась в этот дом, даже когда семья предложила ей большее жалование. Почему она так поступила, говорить не стала. Мне стало интересно, но профессор убедил нас сменить тему, потому что дама явно заскучала. Мари же вежливо отрицала сей факт.
— Мисс Мари, я должен сообщить вам, что впредь вашим лечением будет заниматься профессор Миррер, — сказал я суровее, чем собирался. Мари выпрямилась и округлила глаза.
— Почему? — первым спросил Роберт. В голосе его я уловил нотку возмущения.
— Так будет лучше, профессор более компетентен в этом вопросе, — ответил я сухо.
— Но… профессор, я нисколько не сомневаюсь в вашем профессионализме, но при всем уважении, я не могу доверять никому так, как доктору Филдсу.
— Разве? — вырвалось у меня. Она напряглась, как струна. — Разве вы мне доверяете?
— Могу я украсть ваше внимание на пару минут, инспектор? — профессор деликатно увел Роберта в другую комнату.
Когда за ними закрылась дверь, Мари будто сбросила с себя маску. Сейчас она снова стала той Мари, которую я знал когда-то.
— Ты сомневаешься? — она вскочила на ноги, — после того, как я была готова уехать с тобой на край света, скитаться всю жизнь, снимая комнаты с клопами! А ты просто не пришел! Теперь ты будешь говорить, что сомневаешься в моем доверии?! Ты не имеешь на это право! — она громко топнула ножкой, это вызвало у меня улыбку. Сейчас я снова мог видеть ту живую Мари, без притворства, пренебрегающую рамками этикета.
— Ты смеешься надо мной? — возмутилась она, заметив мою улыбку, ставшую еще шире после того, как я заметил ее раскрасневшиеся щеки и нос.
— Если бы я пришел, моя милая Мари, то сегодня вы ненавидели бы меня так же сильно, как мяту, особенно в чае. Мы бы жили, едва сводя концы с концами, и смотрели на наше дитя, пожирающего конфеты у витрин, но только глазами.
Мне показалось, она смахнула слезинку. Потом она вздернула подбородок, видимо, прекрасно понимая, что я прав, и села на прежнее место.
— Это гнилое общество, — вдруг сказала она, — где статус, богатство и родословная куда важнее любви. И мне жаль, что эта гниль проела и вас, Ричард.
От ее слов мне стало немного обидно, но больше горько. Я усмехнулся.
— Как говорят в Америке, иду в ногу со временем, — улыбнулся я.
— Кажется, я вас совсем не знаю, — покачала она головой, — или не узнаю теперь…
— Что стало причиной вашего приступа ночью? — я решил сменить тему, сделав непринужденный вид.
Она посмотрела на меня взглядом полным разочарования.
— Твои губы могут говорить, что угодно, но глаза всегда говорят одно и то же. И я знаю, если бы не Роберт, мы были бы счастливы. Только я никак не пойму, почему мы не может быть такими сейчас.
Мне хотелось ответить, но я не знал как. С того дня, когда, подойдя к пристани, я смотрел издалека, как мисс Мари стоит с чемоданом, оглядывая все вокруг в ожидании меня, прошло четыре года. Но я помню, как было мучительно больно просто стоять и ждать, когда корабль отплывет без нас. Я все еще помню слова ее брата, которые я ненавидел, но признавал. Спустя два года она обратилась ко мне с приступами. Тогда я даже думал, что их причиной мог стать наш разрыв, но позже убедился, что мисс Мари пережила тот период, не держит зла и, скорее всего, рада, что не совершила ошибку. Наверное, поэтому я не решился впредь докучать ей чувствами и бередить былые раны. А может, мы просто оба умело играли свои роли.
— Приснился кошмар или это было что-то наяву? Который был час? — бесстрастно снаружи, но едва сдерживая слезы внутри, продолжал расспрашивать я.
Мари с минуту молча смотрела на меня, видимо, выжидая, когда я сдамся. Но плюс работы психиатра заключается в том, что мы можем выдерживать подобное психическое насилие. Я смотрел на нее, не смея отвести взгляд, она тоже смотрела на меня.
— Мой врач теперь профессор Миррер? Вот ему я и отвечу на эти вопросы, — гордо сказала она, а я улыбнулся, чтобы скрыть раздражение и обиду.
— Что ж, воля ваша, мисс Хьюс, — сказал я.
Я встал, слегка склонил голову, прощаясь, и ушел, попросив передать профессору, что я извиняюсь, и у меня возникли неотложные дела. Мисс Мари натянула дежурную улыбку и кивнула. Мы снова вжились в свои роли.
Письмо отца Флеккера (продолжение)
О, моя милая мисс Мари, читать записи от вечера 6 сентября мне было больно до слез. Что ж, я их и не сдерживал. Если бы мы только могли знать, что нам отпущено так мало времени с любимыми, разве мы тратили бы его на перепалки и обиды? Уверен, что нет. Отец Грегори тоже прослезился. Я видел это, хоть он и скрывал. О, моя мисс Мари, не перечитывайте эти записи более одного раза, они ранят ваше сердце, как и мое.
Отец Грегори уточнил, что в итоге вы ответили на те вопросы, что задал вам доктор Филдс. Я же попросил его набраться терпения и позволить дочитать все записи до конца, учитывая, что их осталось совсем мало. Он согласно кивнул.
Я зачитал записи от седьмого сентября. Все они есть у вас. Может быть я уже писал об этом. Если так, то простите мне мою плохую память.
Записи доктора Ричарда Филдса
7 сентября
Утро огорчило меня плохой погодой. Проливной дождь омрачал мое и без того плохое настроение. Меня беспокоила не столько погода, кончено, сколько слегка испорченные отношения с мисс Мари. Впрочем, профессор Миррер всегда умел поднять настроение и в этот раз не подвел. Едва я спустился, как он встретил меня в гостиной. Он уже сидел с чашкой чая. Заметив меня, он встал с дивана
