Глава третья
Поезд опаздывал, издевательской медлительностью убивая призрачную надежду поспеть на последнюю электричку. Призрачную потому, что и при нормальном раскладе, приди поезд точно по расписанию, она бы меня не дожидалась, так как отправлялась пятью минутами раньше. И не с моим счастьем рассчитывать на то, что пресловутый закон подлости даст сбой, в таких случаях чудеса случаются крайне редко.
Некоторое время я еще тешил себя иллюзией на последний автобус, который, если верить справке, отправлялся около полуночи. Но досадная проволочка, то ли из-за аварии, то ли еще из-за чего-то, проводник по этому поводу не распространялся, скорей всего сам ничего не знал, жирной чертой перечеркнула радужную перспективу, поставив меня перед неизбежностью коротать ночь в захудалом строении периферийного вокзала.
По большому счету, мне некуда было торопиться. Никто меня раньше завтрашнего дня не ожидал. Но задержки, как предвиденные, так и непредвиденные, раздражали. Сказывалась усталость: целый день на ногах плюс шесть часов в, отнюдь, не комфортабельном вагоне, жалком наследии канувших в лету совдеповских времен.
Первые огоньки, возвещающие о приближении заветной, давно с нетерпением ожидаемой, станции я встретил в тамбуре, выкуривая, не помню какую по счету сигарету. Глаза слезились вследствие бессонной ночи, тело ломило от накопившейся усталости. В душе преобладала неуверенность, граничащая с паникой. Я не представлял, как смогу выдержать еще и эту ночь. Веры в собственные силы почти не осталось.
С лязгом отворилась дверь и в тамбур вывалился проводник: неопохмеленный, небритый, в замызганном форменном мундире. Вслед за ним, загромождая тесный проход вещами, стали скапливаться мои товарищи по несчастью. Хотя, как знать? Может, счастливые. Не всем же, как мне, добираться на перекладных. И кто-то, наверняка, почти дома, мысленно предвкушает сытый ужин и теплую постель.
Я убрал с пути проводника сумку, он, пробормотав нечто неразборчивое, приоткрыл дверь и в тамбур ворвался холодный сырой воздух.
Погода была под стать настроению: унылая, неуютная. Моросил мелкий надоедливый дождик, который мог продолжаться вечность.
Тепловоз протяжно застонал, с надрывом заскрипели буксы, вагоны задергались, словно в агонии, и вагон неохотно остановился, немного не докатив до приземистого одноэтажного строения. Проводник заученным движением поднял ляду, открывающую доступ к ступенькам, резво соскочил на перрон и жадно подкурил извлеченную из помятой пачки «примы» сигарету.
Перрон оказался пустым. Никто никого не встречал, никто не собирался уезжать.
Вместе со мной из вагона вышло человек пять. Не успел последний пассажир коснуться ногой земли, как тепловоз издал длинный гудок, проводник поспешно выбросил недокуренную сигарету и на ходу вскочил в резво убегающий вагон.
У здания вокзала горела одинокая лампочка под металлическим козырьком. Порывами ветра ее раскачивало, и по перрону метались суетливые тени.
С надеждой на горячий кофе пришлось распрощаться сразу, едва я подошел к двери вокзала, если, конечно, этим словом можно назвать невзрачную халупу с облупленными стенами и непрозрачными от скопившейся вековой грязи стеклами. Висячий замок убеждал в том, что ночь, какой бы ненастной она не была, придется коротать на улице.
Мои растерянные попутчики сгрудились под нешироким карнизом, который почти не защищал от моросящей влаги.
Свет от фонаря едва достигал скромного убежища, от чего становилось еще неуютней и тоскливей.
Мне под козырьком места не нашлось, да я туда и не стремился. До рассвета оставалось часа три, на ногах бы не выстоял.
Влад — порядочная свинья, мог бы и встретить. Однако, судя по тому, что рассказала Наталка, ему и мысли такой в голову не пришло.
Я перекинул лямку сумки через плечо, тяжелая зараза, и не торопясь (куда спешить?) двинулся в обход здания. За углом — тьма тьмущая, здесь же заканчивался и асфальт. Я поскользнулся, едва не свалился в лужу и повернул обратно.
С противоположной стороны было светлее. Бетонная лестница со сломанными перилами вела вниз, рядом с ней блестела размокшая протоптанная дорожка. Внизу горели сразу два фонаря, небывалая роскошь и вызов цивилизации.
Спустившись по лестнице, я оказался на вымощенном брусчаткой пятачке, вероятно, привокзальной площади, по ту сторону которой находилась стандартная будка автобусной остановки.
Дождь припустил сильнее, холодный, неприятный. Порывы ветра подхватывая капли, швыряли их в лицо.
Бегом я пересек площадь и спрятался в бетонном кубе автобусной остановки. Здесь преобладали сырость и грязь. В нос шибануло запахом мочи, экскрементов, но пришлось смириться. Из двух зол выбирают меньшее.
От лавочки у задней стены осталось лишь воспоминание в виде металлического уголка, проржавевшего и, отнюдь, не стерильного. Тем не менее, я счел его благом, примостил сумку и, подстелив носовой платок, присел сам. Сначала крепился и не решался прислоняться к стенке, но потом плюнул на условности, устроился удобнее, глаза сомкнулись, и на какое-то время дремота сгладила внешние неурядицы.
Сон не был глубоким. Я слышал, как шлепают капли дождя, как ветер шуршит еще не опавшими с деревьев листьями. Иногда холодные брызги залетали внутрь и орошали лицо, но скопившаяся усталость все же дала разрядку телу, включила некий предохранитель и теплым коконом оградила от внешнего дискомфорта.
* * *
Не знаю, долго ли я пребывал в этаком состоянии полудремы? Сном его не назвать; сознание лишь на мгновения проваливалось в забытье. Я осознавал, где нахожусь, звуки ненастья фиксировались слухом, тело со временем все больше дрожало от переизбытка влаги. Лишь временами накатывающие видения, позволяли отвлечься от жалости к себе, да и то, не полностью, а как-то наполовину.
Не единожды я посылал мысленные проклятия в адрес школьного товарища. Иногда пытался вспоминать о приятном: о Наталке, о том, как прекрасно складываются у нас отношения. Только хорошее и приятное в голове не удерживалось.
С одного из таких провалов выдернул меня раздавшийся рядом звук хлопнувшей автомобильной дверцы.
Казалось бы, экая невидаль. Только глушь, в которой я оказался, что-то перевернула в сознании. И даже наличие автобусной остановки почему-то почти не ассоциировалось с транспортом. Преобладала уверенность, что поселок вымер давным-давно. А вымощенная брусчаткой площадь, здание вокзала — всего лишь безмолвные памятники канувшей в века эпохи, наподобие римского Колизея. Поезда прибывают сюда из иного мира и, остановившись по привычке, тут же убегают обратно.
