Двухдюймовый пингвин, из глины, раскрашенный от руки, действительно радовал глаз, и Лайлани оставила бы его себе, если б от одного взгляда на него у нее не бежали по коже мурашки.
– Он принадлежал девушке, которая умерла прошлой ночью.
Улыбка Дженевы на мгновение застыла, потом исчезла.
– Ее звали Тетси, – продолжила Лайлани. – Фамилии я не знаю. Но я думаю, что она из местных, жила в этом округе.
– Что все это значит, сладенькая?
– Если вы купите газеты завтра и в субботу, в одной из них напечатают некролог. Из него можно будет узнать фамилию.
– Ты меня пугаешь, дорогая.
– Извините. Я не хотела. Тетси собирала пингвинов, и этот – экспонат ее коллекции. Престону могли предложить его взять, он мог взять пингвина и без спроса. Но мне он уж точно не нужен.
Они смотрели друг на друга через стол, потому что глаза Дженевы более не туманились, а Лайлани вновь решительно шла по пути Клонк, не опасаясь, что поток слез может вынести из кухни всю мебель.
– Лайлани, может, мне позвонить в полицию? – спросила Дженева.
– Смысла нет. Они вогнали в нее огромную дозу дигитоксина, что вызвало обширный инфаркт. Престон уже использовал этот способ. Дигитоксин обнаруживается при вскрытии, поэтому они должны были принять меры предосторожности. Вероятнее всего, труп уже кремировали.
Дженева посмотрела на пингвина. На Лайлани. На высокий стакан с ванильной кокой.
– Это так странно.
– Неужели? Престон принес мне этого пингвина, потому что, по его словам, он напомнил ему Лукипелу.
В голосе Дженевы прозвучала злость, какую Лайлани никак не ожидала услышать:
– Отвратительный мерзавец!
– Он милый, и Луки тоже был милым. Он клонится на одну сторону, как Луки. Но он, разумеется, не похож на Луки, потому что он – пингвин.
– Сестра моего мужа живет в Хемете.
Хотя эта фраза вроде бы не имела отношения к мертвым девушкам и пингвинам, Лайлани наклонилась вперед.
– Настоящая сестра мужа или Гвинет Пэлтроу?
– Настоящая. Ее зовут Кларисса, и она хороший человек… если ты не имеешь ничего против попугаев.
– Я люблю попугаев. Ее попугаи говорят?
– Да, постоянно. Их у нее больше шестидесяти.
– Мне бы хватило одного.
– Я вот думаю: если ты исчезнешь, полиция обязательно заглянет сюда, но они ничего не знают о Клариссе в Хемете.
Лайлани сделала вид, что обдумывает предложение.
– Из шестидесяти говорящих попугаев по крайней мере один окажется доносчиком и сдаст нас.
– Ей понравится твоя компания, дорогая. И ты поможешь ей наполнять кормушки и чашечки с водой.
– Почему у меня возникли ассоциации с хичкоковским фильмом? И я говорю не только про «Птиц». Подозреваю, что в этом сюжете где-то таится мужчина, который одевается, как его мать, и не расстается с большим ножом. И потом, если Кларисса сядет в тюрьму за похищение, что будет с попугаями?
Дженева огляделась, как бы прикидывая свои возможности.
– Наверное, я смогу разместить их здесь.
– Господи, тогда галдеж будет стоять двадцать четыре часа в сутки.
– Но они никогда не отправят Клариссу в тюрьму. Ей шестьдесят семь лет, весит она двести пятьдесят фунтов при росте в пять футов и три дюйма… и, разумеется, у нее зоб.
Лайлани не стала задавать очевидного вопроса.
Дженева все равно ответила на него:
– Строго говоря, это не зоб. Опухоль. А поскольку она доброкачественная, Кларисса не ложится на операцию. Она не доверяет врачам, и я ее понимаю. Так что опухоль растет и растет. Даже если тюремное начальство не примет во внимание ее возраст и вес, они сообразят, что этот зоб напугает других заключенных.
Лайлани допила остатки ванильной коки.
– Хорошо, я буду вам очень признательна, если вы, узнав адрес из некролога, отошлете пингвина родителям Тетси. Я бы сделала это сама, но Престон не дает мне денег, даже на несколько марок. Он покупает мне все, что я хочу, но денег не дает. Боится, что я их так удачно инвестирую, что смогу нанять киллера.
– У тебя в банке еще половина коки. Хочешь, чтобы я добавила тебе в стакан льда и ванили?
– Да, пожалуйста.
Наполнив стаканы по второму разу, Дженева вновь села за стол напротив Лайлани. Морщинки тревоги связали созвездия веснушек, зеленые глаза опять затуманились.
– Микки обязательно что-нибудь придумает.
– Со мной все будет в порядке, тетя Джен.
– Сладенькая, ты не поедешь в Айдахо.
– А насколько велик этот зоб?
– Сможешь прийти вечером на обед?
– Отлично! Доктор Дум вроде бы куда-то отбывает, так что ничего не узнает. Он бы меня не пустил, но Синсемилла слишком занята собой, чтобы заметить мое отсутствие.
– Я уверена, что у Микки к тому времени будет какой-нибудь план.
– Стратегический?
– Я вечером включу кондиционер, чтобы у нас были ясные головы. Готова спорить, губернатор свой никогда не выключает.
– Стратегический план нам, конечно, не помешает.
Великолепные, в сандалиях на акриловых каблуках и с опаловыми пупками, эти две Золушки не нуждаются в крестной матери-фее, поскольку сами волшебницы. Их мелодичный смех такой заразительный, что Кертис не может сдержать улыбки, пусть смеются они над его нелепым страхом, что они могут быть клонами.
На самом же деле они однояйцовые близнецы. Ту, что он встретил на улице, зовут Кастория. Ту, что в доме на колесах, – Поллуксия.
– Зови меня Кэсс.
– Зови меня Полли.
Полли откладывает большой нож, которым она резала овощи. Падает на колени на пол камбуза, сюсюкает, чешет Желтого Бока за ухом. От удовольствия хвост собаки так и летает из стороны в сторону.
Положив руку на плечо Кертиса, Кэсс ведет его через гостиную на камбуз.
– В греческой мифологии, – говорит Кертис, – Кастор и Поллукс были сыновьями Леды, которых зачал Юпитер в образе лебедя[69]. Они – святые покровители моряков и путешественников. И знаменитые воины.
Знания мальчика удивляют женщин. Они смотрят на Кертиса с возросшим любопытством.
Желтый Бок тоже смотрит на него, только с укором, потому что Полли перестала сюсюкать и больше не чешет ее за ухом.
– Нам говорят, что половина детей, оканчивающих среднюю школу, не умеют читать, – замечает Кэсс, – а ты, похоже, проходил мифологию в начальной школе?
– Моя мама – сторонник органического увеличения мозга и его прямой информационной загрузки, – объясняет он.
Выражение лиц обеих женщин заставляет Кертиса повторить про себя только что сказанное, и он понимает, что сболтнул лишнее, приоткрыл окутывающую его завесу тайны больше, чем следовало. Женщины, словно зачарованные, смотрят на него, как уже случалось с Донеллой и Гэбби, только в данном случае их зачарованность еще сильнее развязывает ему язык, побуждая говорить и говорить.
