Ознакомительная версия.
Мириам продолжал:
— Прости мне излишнее любопытство… просто любопытство — довольно редкое качество у людей в моём положении, и коль уж оно у меня сохранилось, позволь его потешить…. Да, да, ты прав, с одной стороны кажется, будто любопытство присуще каждой живой твари, даже пчела летит к самому яркому цветку, но мои теперешние родичи и братья по несчастью превращаются в комья грязи, древних големов, движимых только одним инстинктом. Если их бьют, они бегут (или ползут — тут кто уж как может), если видят еду — едят, если видят божественное проявление в своём агонизирующем разуме — повторяют молитвы. А в остальное время просто сидят, уставившись в одну точку, пока их желудочные соки переваривают самих себя.
Ева оглянулась на Эдгара. Он просто плавал в обилии слов, в которое окунул его Мириам. Рот приоткрылся, зрачки менялись, будто Эдгар пытался попеременно то рассмотреть погоду над горизонтом, а то оценить изгиб травинки перед носом. Мириам замолчал, только сейчас заметив произведённый его речью эффект, потянулся к козырьку шляпы, будто собирался снять её и почесать лысину, но в последний момент раздумал. Потом он спросил, гораздо тише, и даже наклонившись вперёд, словно пытаясь таким образом стать поближе к самому уху Эдгара:
— Я расслышал, у вас есть некоторые надобности, которые не так просто удовлетворить. Я собирал съедобные грибы поблизости, и вдруг как гром посреди ясного неба меня застало одно слово, которое вы произнесли за ужином: вскрытие! О! Вскрытие тела мертвеца и вскрытие тела живого человека — величайшие запреты.
— Он слышал нас, — шепнула Ева, потом, видя, что Эдгар в своих бесконечных колебаниях не торопится отвечать, сказала: — Вы хотите на нас донести?
— Нет, что вы, маленькая леди, — поспешил заверить Мириам, с некоторым, впрочем, сожалением: — Что вы… приблизиться к любому официальному лицу я могу разве что до тех пор, пока меня не заметят. Только стоит учитывать, что это будет, скорее всего, ещё и дальность полёта стрелы. И разговаривать со мной, конечно, тоже никто не будет. Люди думают, что удар бича Божия можно схлопотать просто ведя разговоры, хотя бич Божий — есть бич Божий, он опускается на головы тех, кто стал господним избранником. Я пришёл с небольшим предложением. Прямо скажем, не самым обычным. Я пришёл предложить вам себя. Я буду вашим за кусок хлеба и похлёбку.
Он посмотрел сначала на Еву, потом на Эдгара, и, видя, что они не знают что ответить, воскликнул, заламывая локти:
— Ну, что же? Вам же нужно кого-то резать? Вам же нужен подопытный, который согласится участвовать в этой вашей бесовской науке на добрых началах? Скажу сразу — к естествоведению я отношусь с превеликим уважением, если оно не попирает заповеди Христовы. И на кое-что, что попирает, могу сейчас, в своём нынешнем положении, закрыть глаза.
— За кусок хлеба… — выдавил Эдгар, теребя пальцами одной руки пальцы другой, как телёнок теребит вымя матери.
— Лучше, если это будет большой кусок хлеба и огромная миска, — уточнил Мириам и улыбнулся одними губами. Было видно, какие страдания ему доставляет даже такое простое действие. — Это ошибка, считать, что прокажённые не хотят жить. Ещё как хотят. Как и все люди. Но есть кое-что, что нас отличает. Что делает нас особенными. Мы понимаем, что скоро должны умереть — от сапога ли какого-нибудь стражника или задохнувшись в яме с себе подобными, подохнув, как помойная крыса… в любом случае, это будет не лучшая смерть.
— Смерть не бывает хорошей или плохой, — глухо сказал Эдгар.
Мириам развёл руками.
— Так или иначе, но каждый, у кого ещё не сгнили мозги, предпочитает искать способы прожить оставшееся время как можно лучше.
— Лучшее, что можно сделать — молиться Господу.
— О, конечно! — горячо воскликнул мужчина, и Еве почудилась в его голосе некоторая вроде бы даже издёвка. — Конечно Господу! Но ещё туда входит комфортный сон и вкусная еда. Или хотя бы просто еда. Видите ли, у людей в моём положении в голове кое-что меняется. И если вы, господин лекарь, жаждете заглянуть, проведать, как там поживают мои почки, что ж, пожалуйста, за кусок хлеба и похлёбку.
Ева разглядывала заросли за спиной Мириама с таким выражением, будто ожидала, что из кустов сейчас полезут другие прокажённые, разрывая на себе одежду и теребя хилыми пальцами впалые животы.
— Ты кому-то ещё о нас рассказывал?
— Конечно, нет. Я здесь один. Так что, вы согласны? Вы — знаток трав и отваров, много путешествовали и, я уверен, знаете, как надёжно обезопасить себя от проказы.
— Самый надёжный способ — не приближаться, — сказал на это Эдгар, но по интонации Ева поняла, что он борется с желанием поднять голову и начать высматривать в небесах дырку, через которую Господь наблюдает за ним.
— Я заразился, не общаясь и не контактируя ни с кем из этой братии, — очень спокойно ответил прокажённый. — Думаете, оно мне было надо? Думаете, я настолько не любил свою ту, свою прежнюю жизнь, что хотел примерить одёжку с чужого плеча? Как бы не так. Я ей упивался! Я был отличным ремесленником, знал тонкости ажурного литья, мог возводить целые арки из металла, роскошные арки, такие, что вы не отличили бы их от небесных, облачных построек, прекрасных в минуты рассвета и заката… я мог сделать так, чтобы закат освещал мои творения круглые сутки. Мог отлить хоть ангела, хоть чёрта, хоть дракона о двух главах и двенадцати хвостах. Имел собственную мастерскую в маленьком, тенистом тупичке Вязовой улицы, что, — если вы вдруг надумаете проверить — в Нюрнберге. Теперь пальцы меня не слушаются, форм нет, печи нет, да и кому нужны поделки от прокажённого? Что же, теперь задача — быть сытью, опытным материалом для мастеров другого толка.
— Встретимся на этой поляне после захода солнца, — хрипло, негромко сказал Эдгар. Он покачивался с носка на пятку и, как будто, целиком проникся речью Мириама.
Мириам подобрался, несколько раз кивнул, оглядываясь так, будто сам слабо представлял, как здесь оказался.
— Есть что-то ещё, что мне нужно знать? К чему готовиться?
— Придётся запомнить некоторые вещи, — печально сказал Эдгар. — Я дам тебе специальный отвар, который погружает в глубокий сон, так что, скорее всего, сквозь пелену видений, которые они вызывают, ты ничего не почувствуешь.
— Совсем ничего?
Губы Мириама снова растянулись в улыбке, и Ева отметила, что на этот раз ему стало немного неуютно.
— Скорее всего. Это сильный отвар, — сказал Эдгар и задумчиво пожевал губами, видимо, вспомнив, с каким недоверием он относился к усыпляющим зельям раньше. Теперь же Ева частенько бродила по полям в поисках дурман-травы и коробочек мака. — Когда очнёшься, нас уже не будет. Будет светать, а может, уже светло, но здесь в такую рань тебя никто не найдёт. Еду мы оставим рядом, в плотном мешке или в ящике, одном из тех, которые вы видите в повозке — чтобы не нашли дикие звери. Но не набрасывайся на неё сразу, потерпи хотя бы до вечера. Постарайся, пока не подживёт рана, поменьше двигаться («буду жить, как король» — тут же заверил их Мириам), и ещё одно — швы придётся снимать самому. Оставим также и воду, а как только она закончится — вон там есть ручей. К тому времени ты сможешь доковылять туда самостоятельно. И ещё — чуть не забыл — разные зелья и мази, которыми нужно будет смазывать рану (их я положу по левую руку) или принимать внутрь (эти — по правую). За этим всё. Захвати с собой фонарь — мне понадобится много света.
Ознакомительная версия.
