Ознакомительная версия.
Нескольких больных они всё-таки догнали. Калеки, потерявшие человеческий облик, они с упорством колченого пса, которому кинули кость, ковыляли вперёд. Однако, заслышав грохот повозки, обернулись и хором завопили что-то нечленораздельное, протягиваяруки. Еве захотелось ослепнуть; но даже стоило ей закрыть глаза, как перед внутренним взором начинали мелькать провалившиеся носы, ушные раковины, держащиеся на лоскутах кожи, кожа, слезающая целыми пластами, будто яблочная кожура, которую счищали ножом.
Лошадь, испуганно взвизгнув, понесла. Грохот стоял такой, будто упала большая башня, вроде колокольни собора в Ульме, но сквозь него были ясно различимы издаваемые больными лепрой звуки. И ещё звуки, клокотавшие у Эдгара в горле: или он пытался говорить по-ослиному, или сдерживал тошноту.
Проехав ещё немного, Эдгар и Ева решили остановиться в дубовой роще, которая ютилась в небольшом ущелье, вползая на его стенки корнями и утопая в листьях папоротника. Когда в ущелье попадал ветерок, даже самый небольшой, ветки наклонившихся под разными углами стволов начинали стучать друг об друга, точно призывая станцевать с ними быстрый танец. Тем не менее, здесь было спокойно.
— Переждём, пока они все пройдут, — сказал Эдгар. — О, Господи! Тысячи раз заклинаю: прости мне мою трусость.
Он уныло посмотрел на Еву.
— Знаешь, мне стоило остаться там и посвятить столько времени, сколько нужно, чтобы вылечить больных. Можешь себе это представить, маленькая летняя стрекоза, я путешествовал по миру, чтобы руки мои имели для людей какую-то пользу. Но теперь я стал труслив и жалок, а сердце моё и разум заняты другим.
Ева принюхивалась к содержимому сумок, стараясь угадать, на дне какой из них схоронены остатки еды. Она не знала, что ответить великану, но точно знала, что обратно ей не хотелось. Зато было, что сказать его светлости. Девочка откинула крышку сундука.
— Нам пришлось сказать, что ты — это святые мощи, — сказала она с упрёком. — Увидь ты глаза всех этих людей, ты бы сам не захотел бы показываться из сундука.
Когда скромный ужин переместился в животы, и Ева лежала на спине, наблюдая, как заваривается в просветах между листвой темнота, настало время для приёма гостей. Гость пришёл к ним с той стороны, где встали на ночлег прокажённые, остановился в двух десятках шагов, вытянув шею и хлопая глазами.
Это был человек, который ещё не совсем потерял вид человека. В отличие от прочих, он не пытался сунуть руки под колёса или хватать за копыта Мглу, которая испытывала к прокажённым достаточно однозначные чувства — она их боялась. Он оставался на порядочном расстоянии, понимая, что пришельцы не будут чувствовать себя комфортно рядом с ним. Цепкие глаза оглядели Эдгара с ног до головы, метнулись к Еве и вернулись к великану.
— Ходят слухи, будто с христовым воинством ехал лекарь на большой чёрной телеге.
Ева слышала, что у многих проказа даёт о себе знать, превращая язык в неподвижную гниющую массу во рту. Здесь с речью было всё в порядке, более того, она была разборчива, а тон — вежлив и лишён надрывных ноток. О проказе говорило частичное отсутствие пальцев на руках (вместо них торчали небольшие бугорки, кое-где отмеченные мокнущими ранами), а так же язвы, которые незнакомец, как мог, пытался скрыть одеждой. Даже ноги его были обуты в высокие охотничьи сапоги, хотя среди такого народа обувь — такая же редкость, как покой во взгляде. Одет в рубаху, размером немного больше чем нужно, в коричневые штаны, изрядно засаленные и покрытые сомнительного вида пятнами. Поверх рубахи, скрадывая излишек размера, был тёмно-синий тёплый сюртук о двух деревянных пуговицах. Вниманием Евы сразу и надолго завладел головной убор: высокий неуклюжий колпак делал голову на достаточно тонкой шее похожей на голову этакого неловкого карапуза. Такие могут носить уличные артисты, либо короли каких-то далёких и маленьких стран, которых эти артисты с переменным успехом пародируют.
— Странствующий цирюльник, — сказал Эдгар, для чего-то облизнув пальцы и разгладив складки возле рта. От внимательных глаз это движение не укрылось; прокажённый уцепился за руки взглядом, так, будто хотел позаимствовать себе пару пальцев. — Я не умею лечить проказу.
— Никто не умеет. Они только строят эти бестолковые больницы, руководствуясь единственно — вместить всех окрестных больных, чтобы они… простите, я ещё не слишком привык к переменам в жизни — чтобы мы не бродили вокруг и не беспокоили честных людей. Меня, кстати, зовут Мириам, в прошлом Беньямин. Сейчас просто мертвец, попавший под удар божия бича.
Ева вспомнила рассказ Эдгара о прокажённых. Мол, при первых признаках болезни родственники заказывают для заболевшего гроб, относят на кладбище и погружают в только что вырытую могилу, бросая руками землю, плачут и причитают, говоря при этом: «Ты теперь мертвец для нас». Никого не волнует, что «мертвец» после этого выберется из могилы и пойдёт, куда глядят глаза, прочь из города, от прежних соседей и друзей в новую жизнь, заключающую в себя долгую, томительную подготовку к смерти. Свой старый дом такие люди предпочитают забыть — да и, скорее всего, при следующей встрече, если таковая случится, его, живого мертвеца, никто не узнает.
В голове девочки крутилась назойливая мысль — от неё, хоть она и не прокажённая, тоже все отказались.
— Меня Эдгаром звать, — представился, после недолгого колебания, великан. Разговор с прокажённым был ему неприятен. Эдгар не мог решить, куда деть руки, уродливые придатки, один из которых к тому же короче другого, но больше этого беспокоила другая вещь — никак нельзя понять намерений этого господина, который производил бы приятное впечатление, если б не внешние признаки ужасной болезни. — А эту малышку звать Евой. Она помогает мне в моём ремесле.
— Очень хорошо, — мужчина почти не удостоил Еву вниманием. Он рассматривал Эдгара так, будто хотел разобрать великана по частям и приделать эти части к своему разваливающемуся телу, причём сделать это так ловко и хитро, чтобы не причинить никому беспокойства, в том числе и самому разбираемому. Глаза Эдгара в свою очередь изучали пришельца с назойливостью кружащихся вокруг комаров. Вот они вроде как ни при чём и охотно отлетают, когда машешь руками, но при всём при этом точно знаешь, что эти кровососы здесь по твою душу. Девочка подумала, что великана заинтересовала необычная одежда, но ошиблась — тот изучал проявления болезни.
Мириам продолжал:
— Прости мне излишнее любопытство… просто любопытство — довольно редкое качество у людей в моём положении, и коль уж оно у меня сохранилось, позволь его потешить…. Да, да, ты прав, с одной стороны кажется, будто любопытство присуще каждой живой твари, даже пчела летит к самому яркому цветку, но мои теперешние родичи и братья по несчастью превращаются в комья грязи, древних големов, движимых только одним инстинктом. Если их бьют, они бегут (или ползут — тут кто уж как может), если видят еду — едят, если видят божественное проявление в своём агонизирующем разуме — повторяют молитвы. А в остальное время просто сидят, уставившись в одну точку, пока их желудочные соки переваривают самих себя.
Ознакомительная версия.
