Дверь снова распахнулась. Маленькая черница, имени которой Кавель, пожалуй, и не знал никогда, держала выше собственной головы ярко сияющую свечу. За ней в радельную вступили два дюжих электронщика: косая сажень в плечах, пуд мозгов в черепушке и черный пояс по какому-то восточному единоборству, которое Кавель тоже не вспомнил бы даже по названию. Между ними, опустив лицо, стояла женщина с непокрытой головой, в осеннем, уже — не по сезону, пальто. Волосы ее были растрепаны, пальто — тоже, не одною лишь своею волей, похоже, приволокли ее из Плесецка в Дебрь. «А с чего я взял, что из Плесецка?» — нетрезво подумал Кавель и нежно погладил больную руку — здоровой. Тут же пожалел: на такое прикосновение рука отозвалась ноющим неуютом.
— Клара Глинская, — подал голос из темноты горбун. — Утверждает, что десять лет была замужем за Кавелем… Глинским. Утверждает, что служила нечестивой Веронике Моргане, чью грязную секту разбили самославные Ярославны Премудрые. Осталась без покровителя… и шла к нам.
— Не к нам, а ко мне, — фыркнул ересиарх. — А ну глянь в глаза мне, балда такая, ёптнть!
Электронщики не успели отвесить женщине заготовленные подзатыльники: она подняла лицо. Было оно бледно, измучено, неумыто и… и еще что-то. Сказал бы Кавель, что «духовно», но, во-первых, он за это слово хребет людям ломал, во вторых, что гораздо важней — вовсе не было оно духовно. Наоборот, было оно пронизано такой ледяной яростью, в которой никакому духу нет уж места: ни святому, ни тому, который наоборот. Такие лица Кавель вообще-то уже видел. У своих же баб видел, когда те, совсем недалеко от здешних трущоб, в Хренце, что под Холмогорами, с дубовыми вилами наперевес и под дружный ор «За Родину! За Кавеля!» шли в смертельную атаку на пулеметы федералов. И ведь выиграли тогда сражение, выиграли! Не эти бы могутные бабы, ну, с лицами которые — не уйти бы тогда Кавелю Истинному в иные, заранее подготовленные трущобы.
«В бабах — сила! Истинная наша сила!» — подумал ересиарх и жестом потребовал курева, каковое тут же и получил.
— Чтишь во мне Кавеля? — холодно спросил он, но боль опять подвела его на последнем слоге, едва петуха на пустил. Женщина не смутилась.
— Чту, — твердо ответила она, — чаю Начала Света. И служу Кавелю Истинному!
Ересиарх немного испугался: а ну как она сейчас пойдет демонстрировать разные восточные единоборства, так и без охраны остаться недолго, и без пыточников-электронщиков. Но женщина стояла спокойно.
— Вольно, баба, — сказал ересиарх, потом добавил, обращаясь к чернице: — Ты, это самое, умой ее, накорми, там, чего еще надо, чего не надо, витамины всякие, углеводы с сахаром… Словом, наша. Я еще повспоминаю… Подумаю, может, это и моя жена, только память напрягу…
Черница начертила в воздухе священный для всех кавелитов-истинных знак: косой продолговатый крест, потом, перевернув руку ладонью вверх, провела черту снизу. Так изображалась Истинная Молясина, осязать которую ранее Начала Света никому, увы, не дано.
Кавель подал свой собственный знак — подите, мол, вон. Ему снова требовался шприц обезболивающего. Желательно полный, в двадцать кубов, ежели по-заграничному считать. Жаль, конечно, но больше ничего не было нужно теперь Кавелю Адамовичу Глинскому: разве что еще стакан морошковой мутности однократной перегонки. На вторую очистку времени уже не было, перегонный куб у корабля был только один, а самому Кавелю на день не меньше пятнадцати чарок непременно требовалось, а это, почитай, полтора штофа. Тут не до очистки. Дай-то Кавель чарку-другую полугара из морошки — оно и легчает. Проклятый киллер, ах, проклятый киллер, ужо будет на него Начало Света, тогда попрыгает…
Шприц, конечно, появился, и стакан тоже не замедлил. Организм Кавеля Адамовича Истинного продолжал исступленно бороться с отравой, в которую — ересиарх уже не сомневался — ненавистный братец принесенных в кавелеугодную жертву близнецов окунул свою подлую пулю. Оставшись в радельной в полном одиночестве, под собственным портретом, ересиарх усилием воли гнал прочь окаянную боль, и размышлял, что бы вообще означало появление такой неожиданной бабы. Сам он женат никогда не был, — к чему, когда все бабы и без того его личная собственность, — но вот эдакая, которая даже по документам ему почти-почти жена… Ну чем он отличается от этого сгинувшего невесть где бывшего следователя? Только величием, призванием, да еще датой рождения, да и то всего на месяц, ну, спутала паспортистка июнь с июлем — великая разница, люди вон пол себе меняют и живут неплохо, те же симеоновцы, говорят, все как один трансвеститы, да и сам Симеон — от рождения Марья Семеновна, она же, Кавель прости, бывшая Вероника Моргана, — а тут просто заявляется баба, ликом — вылитая истинная, и говорит, что жена она Кавеля Адамовича Глинского. Надо поселить ее с черницею где-нибудь на отлете, до Начала Света, а как наступит оно, дай-то Кавель, боль исчезнет, уестествиться с ней, ежели хорошо пойдет, так объявить ее своей законной Кавелью… Кстати, так моргановки и считали, что Кавель — она женского рода, покуда их изо всех столиц Ярославны Премудрые не выперли, уверены, что истребили их, ан нет, те все мужиками заделались и где-то на Урале сховались, Глинскому докладывали. А эта, выходит, в мужики не захотела, к мужику захотела. К Истинному Мужику!
Мыслей Истинного Кавеля, конечно, никто не слышал, однако же, оставаясь наедине, почти все свои мысли Глинский Истинный с тех пор, как заболел, стал тихонько проборматывать себе под нос, это помогало справиться с болью. Он и сам этого не замечал, зато хорошо помнили про таковую привычку великого человека оба пыточника-электронщика. А люди это были весьма непростые, сильные не только верою — но и физически. С немалым трудом отловили они на рынке в Плесецке женщину, кидавшуюся на всех подряд обывателей и торговых крестьян с воплем: «Где Кавель? Истинный Кавель где? Все ложь, все обман, демократы проклятые, куда Кавеля спрятали?..» Обладая некоторыми полномочиями, о которых никоим образом не знал и знать не мог тяжко страждающий ересиарх, заломили электронщики женщине ее более-менее белые руки к затылку и усадили в вездеход, где и вкатили подряд две дозы успокаивающего. Помогло. Правда, перед самой Дебрью пришлось третью дозу добавить: силища у Клары без правильного укола пробуждалась такая, что даже мастерам-электронщикам приходилось опасаться за собственные кости.
Теперь можно было слегка расслабиться. Они уютно расположились в своей конуре, поставленной близ пусковой установки — той самой, что удалось снять с бедного «Перекопа». Разложив по столам массу привезенной из Плесецка мелкой электроники и изобразив в результате что-то вроде застывшего вихря инвентаризации, оба мастера отзанимались наконец-то всей этой лажей, и приступили к своим прямым обязанностям: перво-наперво проверили прямую связь с геостационарным спутником, вот уж полгода как установленном над Дебрью по предсказанию непреодолимой силы, высказанному еще ранней весной. Предсказание исходило, вероятно, от верховного предиктора Российской Империи графа Горация Аракеляна, но спутник — штука дорогая, Плесецк без личной-собственной визы начальства, страшно вымолвить какого, этим делом заниматься бы не стал, к тому же спутник при каждом запуске очередного чего-нибудь с того же слишком уж близкого космодрома приходилось корректировать — словом, его обслуживание стоило уйму человеко-денег, а ими на Руси нынче как-то не было принято сорить. Впрочем, связь со спутником работала отлично.
