У основания каменной пирамиды припал к земле Магог. Глубоко посаженные глазки обезьяноподобной твари горели кровожадным огнем. Шипастый динарианец, которого я измолотил серебряной магической рукой, растянулся на снегу рядом с Магогом. Лицо его перекосилось от ненависти, кулак сжимался и разжимался, но во всех остальных отношениях его искалеченное тело оставалось неподвижным.
Сердце мое вдруг возбужденно подпрыгнуло. Их оставалось все еще шестеро. Значит, они еще не сломили Иву.
Я поднял руку. Мы остановились, только Розанна легко вспорхнула по камням и опустилась на колени по правую руку от Тессы.
— Ух ты, — произнес я. — Ни дать, ни взять живая картина. Вы здесь по делу или просто заблудились по дороге на съемки «Семейной Вражды»?
— Стрелок в доме, — чуть слышно сообщил Саня.
— Звери в тени за башней, — так же тихо добавил Майкл.
Я сдержался, чтобы не покоситься туда. Если мои друзья говорят, что там нехорошие парни, значит, они там есть, и все.
— Добрый вечер, Дрезден, — сказал Никодимус. — Вы принесли оговоренный товар?
Я встряхнул в воздухе мешочек из-под «Кроун-Ройал» и постучал затылком по эфесу меча Широ, висевшего у меня за плечом.
— Ага. Но это вы и сами уже знаете, иначе Рози не тащила бы нас в такую даль. Так что давайте промотаем вступительные разговоры. Покажите мне девочку.
— С удовольствием, — кивнул Никодимус. Он сделал жест рукой, и тень — его тень — вдруг сползла вниз, открыв интерьер разрушенного маяка.
Внутреннее пространство башни заполнял красный свет, струившийся из знаков и рун самого большого и совершенного магического круга, какого только видел я за свою практику — а мне приходилось видеть круги и серебряные, и золотые, и выложенные из драгоценных камней. Этот включал в себя и то, и другое, и третье в сочетании с музыкой — по большей части гротескной, исполнявшейся на камертонах и трубчатых колокольцах — и светом, преломившимся в призмах и кристаллах, разложенным на все цвета радуги, которые сплелись идеальными геометрическими фигурами в воздухе над кругом.
Внутри была заключена Ива.
За свою жизнь я насмотрелся всяких жестокостей, но видеть очередную от этого не становится легче. Ребята Никодимуса использовали большую часть классических приемов, добавив к этому несколько фокусов, недоступных обычным смертным. Для начала они лишили Иву одежды, что в эту погоду уже являлось изощренным садизмом. Они обрили ей голову, оставив только две-три спутанных золотых пряди. Она свернулась калачиком и висела в воздухе, медленно вращаясь в нескольких плоскостях. Глаза ее были крепко зажмурены, на бледном личике застыли страх и смятение.
По периметру круга сидели на цепи несколько этих жутких охотничьих чудищ, безволосых тварей, не имеющих прямых аналогов в животном мире, но сочетавших черты крупной пантеры и волка. Вид они имели донельзя голодный, и они истекали слюной, глядя на вращающийся перед ними в воздухе лакомый кусочек. Одна из них с рыком бросилась, натянув цепь, в попытке достать лапой хрупкую плоть девочки. Цепь не позволила ей сделать этого, но Ива вздрогнула и негромко всхлипнула.
По мере того, как она вращалась — что само по себе явно перекликалось с тем, как она поступила с Магогом в Аквариуме, — взгляду открывались десятки мелких синяков и царапин, свидетельств того, как с ней обращались. Уже одно это наверняка должно было казаться достаточно кошмарным ребенку, который практически никогда не испытывал боли. Вообще, все это — боль, беспомощность, неопределенность — не могли не страшить Иву еще сильнее именно из-за их новизны. Забудьте то, что я говорил насчет боли как непременного условия человеческого существования — на детей это не распространяется. Видите, как легко я меняю свою точку зрения?
Некоторые вещи просто не имеют права случаться.
— Вот, видите? — спросил старший динарианец. — Жива и здорова, как и договаривались.
Я повернулся к Никодимусу, находившемуся на волосок от мордобоя…
…и увидел в его глазах крошечный огонек злорадного предвкушения, заставивший мой боевой порыв почти мгновенно остыть.
Пытки, которым подвергли Иву, имели целью не только довести ее до кондиции, позволявшей манипулировать ею.
Они имели целью манипулировать и мной. Мне не составило особого труда понять, зачем. В конце концов, я уже попадал раз в подобную ситуацию.
Динарианцем недостаточно было просто заполучить в свои руки Меч. Они не могли ни сломать «Фиделаккиус», ни перековать его, ни расплавить — точно так же, как Церковь не могла проделать ничего этого с тридцатью древними серебряными монетами. Мощь Меча не ограничена чисто физическими характеристиками, и до тех пор, пока его носитель чист сердцем и помыслами, требуется больше, нежели физическое воздействие, чтобы уничтожить ее.
Конечно, если вы вручите Меч, скажем, чародею с темными пятнами в биографии, известному своим неважным характером и тем, что периодически теряет контроль над собой, а также, возможно, спалил по злобе один или два дома, это может совершенно изменить ситуацию. Поставьте его в критическое положение, дайте ему отменный повод разозлиться, подсуньте ему под руку могущественное магическое оружие, и он вполне может схватить его и начать мочить им гадов направо и налево — несмотря на тот факт, что движут им не обязательно только благородные побуждения. В конце концов, я явился сюда якобы с миром, дабы предложить Меч в качестве жертвы за жизнь ребенка. Если я возьму это самое оружие и использую его не для обмена, а для нападения на Никодимуса и К., получится, что я, законный носитель «Фиделаккиуса», вовлеку его, Меч Веры, в акт предательства.
И если я сделаю это, Меч превратится в обычный меч, предмет из стали и дерева. Если я сделаю это, Никодимус и его безумная семейка уничтожат священное оружие. Им просто необходим был кто-нибудь, кто совершил бы эту ошибку, кто-нибудь, кто сделал бы этот выбор, с целью лишить оружие святости — точно так же, как любой носитель монеты волен сделать выбор и отдать монету, освободившись от живущего в нем Падшего. Им необходим был кто-нибудь, обладавший правом на меч, чтобы он сам использовал это свое право во вред.
Я уже совершил раз такую ошибку, в ненастную ночь вроде этой, когда Майкл попросил меня подержать «Амораккиус». Я использовал Меч Любви в попытке спасти мою задницу от последствий собственных же неверных действий и в результате едва не уничтожил его. То есть, так бы и случилось, если бы не вмешательство моего брата — хотя я тогда еще не знал о нашем с ним родстве. Томас знал. Он уже тогда присматривал за своим младшим братишкой.
