осторожнее. Поймите, что это я, а не вы! Вы меня видели, все видели меня, все пожимали мне руку и чувствовали меня, но я не видела вас, и никто другой не мог видеть или чувствовать. Кем вы были тогда? Меньше, чем тенью моего отражения в зеркале. Вы всегда здесь, когда нет меня, а когда я все-таки прихожу, вы меня притесняете, изгоняете, предаете чистке все последние воспоминания обо мне. Да, дорогой барон, все это не очень похоже на отношение добропорядочного джентльмена к леди; вы отказываете мне в праве существования! Но теперь полностью осознаете, как мы близки.
Вы проиграли нашу маленькую партию из-за своего слепого гнева на меня, который бушует в каждой строке этого дневника. Мой дорогой герр, спешу сообщить, что это, без сомнения, и мой дневник тоже. Он как минимум наш общий. Вы твердите, что я лезу без спросу. Разве у меня нет равного права быть здесь? Да и потом – вы уходите, увядаете, превращаетесь в старое и усталое дерево, а я ощущаю в себе жизнь каждый миг. Поверьте, скоро я останусь здесь одна – хозяйка большого замка! И вас я исторгну точно так, как вы желаете исторгнуть меня. Мне не нравится писать в этой черной книге. Я делаю это сугубо для того – особенно сегодня, – чтобы вы поняли, что я была здесь, а вас не было. Только взгляните на это, мой бедный герр, я сижу здесь и пишу своей собственной рукой.
Страница 983, следующая, исписана почерком барона – толстым карандашом, особо крупными наклонными буквами:
Я, я, я здесь! Я сижу здесь! Я пишу это! Я хозяин в этом замке! Я пришлю врача, двух, трех, может быть, дюжину лучших врачей в Европе. Я болен, вот и все, а ты, баба, не более чем моя глупая болезнь! Они избавят меня от тебя, вот увидишь!
Написал три телеграммы, две в Берлин и одну – в Вену. Кохфиш уже доставляет их на почту. Да, у одного из этих джентльменов найдется время для меня и моих денег.
Страница 984, женский почерк:
Отлично, барон, еще! Ваши мальчишеские выпады, поверьте, я могу парировать.
Так, например, как я это сегодня сделала. Кохфиш доложил о приезде господина тайного советника главного врача, профессора доктора Мэка. Как это мне импонирует! Я заставила его ждать два часа, а потом наконец вышла. Я, сама болезнь, господин барон, по поводу которой вы хотели советоваться!
Он несколько растерялся.
– Я, признаться, думал… – начал он.
Я ответила предельно любезно:
– Вы думали, господин профессор, увидеть мужчину, не правда ли? Но ведь Езус Мария – это и женское, и мужское имя. И сегодня я именно Мария, а не Езус.
Тайный советник прочитал мне очень длинную лекцию о Венере-Урании; не было ни одной фразы, которую я бы уже не знала. Затем мы поговорили о вас, мой дорогой барон, и основательно занялись этим вопросом. Я наследую твои воспоминания, образ мышления, равно как и все остальное. Естественно, профессор принял меня за вас, дорогой герр, а вас он принял за гомосексуалиста, который жил в мужском теле и бегал в женской одежде. Я с радостью позволяю ему так думать. Я знаю, мой дорогой герр, насколько вы больны на самом деле. Это небольшой пустяк в ответ на то, что вы уже решили написать обо мне в этой книге. Слушайте очень внимательно, дорогой герр, если хотите войны – я поддержу вас в этом желании.
Страница 996, почерк барона:
Я все еще здесь? Неужели я получил от этой женщины милостивое разрешение еще немного побродить по этой грешной земле?
Я не боюсь смерти. Разве я уже не умирал сто раз и не возвращался к жизни снова? Но откуда мне знать, что этот раз – не последний? Другие люди умирают – и все уходит вместе с ними в землю. Легкие больше не дышат, сердце перестает биться, кровь перестает течь. Плоть, мышцы, ногти, кости – все рано или поздно сходит. Но моя плоть продолжает жить, моя кровь ревет, мое сердце бьется – только меня уж нет. Разве я не имею права тогда умереть? Умереть, как другие люди. Почему из всех людей именно я должен стать жертвой какого-то бреда, вызванного лихорадкой мозга?
Никакого чуда – и…
Та же страница, та же строка, женский почерк:
Вы ошибаетесь, чудеса еще бывают, и вы это прекрасно знаете, господин барон! И я помню, что вы сами пережили нечто подобное, будучи лейтенантом в Каринтии. Вы ехали верхом по большой дороге; между одним крестьянским домом и сараем стояло прекрасное, большое сливовое дерево. Вы оглядели сливы и сказали: «Ах, если бы они были зрелые!» Вы стали искать на ветвях зрелые плоды, но все они были зеленые и твердые – созревать им было еще месяц, не меньше. Но когда вы на следующее утро проезжали по той дороге, оказалось, плоды стали годными. Разве не чудо? Конечно, вы сейчас же нашли подходящее объяснение. Дом и сарай, между которыми росло сливовое дерево, сгорели в ту ночь; пламя не коснулось дерева, но вследствие страшной жары сливы созрели… возможно, но разве не остается все-таки чудо чудом, если даже его можно так или иначе объяснить?
И если мне – или вам – завтра утром придет в голову задуматься над тем, как все это случилось, как вы превратились в меня, то, скажите, господин барон, разве не останется эта метаморфоза истинным чудом, волшебством?
Страница 1002, почерк барона:
И… и… и ты называешь себя леди! Это уж слишком – ты просто…
Нет, я останусь вежливым. Ладно, ладно, ты забираешь все, что я есть и что у меня есть. Ты точно знаешь, как я страдаю, хочешь увидеть, как я схожу с ума. И все же, прежде чем я… прежде чем я уйду, я должен кое-что спросить. Будь я проклят за то, что спрашиваю. Нет другого места, где я мог бы убежать от тебя. Я спрашиваю, ты слышишь меня; я прошу тебя только об одном. Оставь мне что-нибудь, во что не будешь вмешиваться.
Ты, безусловно, должна блюсти ко мне некоторый пиетет, ведь я дал тебе все. Просто оставь мне – это ведь мелочь, – оставь мне эти страницы. Не пиши здесь больше. Позволь мне хотя бы здесь оставаться самим собой.
Барон Езус Мария фон Фридель.
Страница 1003, женский почерк:
Мой дорогой барон!
На самом деле я вовсе не в долгу перед вами. Я здесь вместо вас, а не посредством вас. Мне не
