— Выхожу, значит, а около подъезда след… Во такой! (Рассказчик показывает руками след, какой под силу оставить разве что откормленному динозавру.) А его самого нет (старательно рассчитанная пауза).
— Медведя?!
— Ну кого же еще… Он, значит, возле подъезда ждал, а как люди стали выходить, отбежал, возле мусорных баков залег…
— Ну, и (наивное ожидание подвигов от парня, который уже сильно нравится)…
— Ну, отогнали мы его. Не убивать же — он в сентябре еще не жирный…
Автор тоже освоил такой способ общения и хорошо помнит, как на одном конгрессе пугал коллег страшными сибирскими медведями, а коллега из Одессы, профессор Одесского университета, ходил развинченной походкой и, пугая, одновременно чаровал окружающих дам сиплыми рассказами из морской жизни контрабандистов, на каждом шагу режущих «савецькую таможьню». Развлекались мы с ним примерно одинаково, играя в одну игру, и помогали сбыться ожиданиям людей, судящих о Сибири по плохим романам полувековой давности, а об Одессе — по песням Аркадия Северного. Мы же с одесским коллегой хорошо понимали друг друга и часто хохотали, встречаясь взглядами прямо через головы слушателей и слушательниц.
Разумеется, в Сибири несложно найти места, где охота до сих пор служит основным источником существования, — например, Таймырский полуостров или север Якутии. Но уверяю вас: население Красноярска (800 тысяч жителей), Омска (больше миллиона жителей), Новосибирска (полтора миллиона жителей) ведет образ жизни самых обычнейших горожан — примерно как в Москве и Петербурге (и в Брно и Берне).
Среди сибирских городов есть очень захолустные, но и их провинциальность вполне сравнима с провинциальностью многих городов Европейской России. А такие старые университетские города, как Томск или Иркутск, дадут фору любому Брянску, Вятке или Вологде (не говоря о Каргополе, Острове или Старом Осколе) — и слой интеллигенции в этих городах потолще, и промышленность посложнее, и культурная жизнь намного интенсивнее.
Так что где больше бродит медведей по улицам — это еще вопрос полемичный.
А Иркутск — это вообще особый город Сибири. С 1764 года это центр Иркутской губернии, с 1803 — резиденция генерал-губернатора Сибири, с 1822 — столица Восточно-Сибирского генерал-губернаторства, так что этот город был самым культурным из всех зауральских городов.
Как ни странно, этому способствовала и отдаленность— от Петербурга так далеко, что волей-неволей приходилось самим организовывать свою культурную жизнь. Это вам не Владимир, лежащий от Москвы в дне пути на лошадях; даже не Саратов — «к тетке, в глушь, в Саратов», ехать надо было в кибитке всего неделю от Москвы. А вот до Иркутска — три месяца… Даже из Красноярска, лежащего на 850 километров ближе к Москве, в свое время отправили учиться в Петербург талантливого парня, Василия Сурикова. Купец Кузнецов дал денег на благое дело, помог губернатор… и с богом! Что делать способному юноше, начинающему художнику, в Красноярске?! Надо его отправить в Петербург…
Иркутск и лежит дальше от Москвы и Петербурга, и весь XIX век, до самой «эпохи исторического материализма», считал себя небольшой местной столицей. Ехать учиться в Петербург или Москву еще считалось достойным делом, потому что своего университета пока не было (хотя многие иркутские жители не из бедных получали образование и в Европе), но уж совсем уезжать из Иркутска считалось попросту глупостью.
Парадокс в том, что богатства и культурная жизнь Иркутска основывались на освоении чуть ли не самого дикого уголка всей Сибири… и одного из самых диких углов Азии, это уж точно.
На чем рос Иркутск
И в Иркутске, в точности как в Красноярске, всем заправляли богатые и богатейшие купцы — только были-то они куда богаче красноярских. В Красноярске купцов I гильдии было всего несколько, а в Иркутске — несколько десятков. Иркутские купцы тоже богатели на добыче золота, а кроме того, через Иркутск шла торговля мехами, мамонтовой и моржовой костью, шкурами морских зверей со всего необъятного северо-востока Сибири и побережья Тихого океана — почти неисследованного, малонаселенного региона, где на 5 миллионах квадратных километров жило от силы тысяч сто человек, из них половина русских, а остальные — инородцы, принадлежащие ко многим племенам, в том числе и самым первобытным.
Торговля этими товарами требовала не только умения хорошо считать деньги, но и легкости на подъем, умения ездить — и порой не только на лошади, но на оленях и на собаках, личной смелости, умения владеть оружием. Словом, качеств жителя малоосвоенной, населенной лихим людом территории, на которой доверять отправление закона и торжество справедливости полиции было совершенно безнадежно: полиция была в Иркутске, на самых основных водных и сухопутных трассах— на пристанях по реке Ангаре и Лене, в крупных селах по трактам, ведущим на восток и на запад, а ведь дикие племена, разбойники и всякий ссыльно-каторжный элемент был абсолютно везде.
Купец, который ехал покупать песцовые шкурки и Мамонтову кость, сначала переваливал через хребты, отделяющие бассейн Байкала от бассейна текущей на север Лены. Там он должен был 2000 километров добираться на лодке до Якутска по ледяной реке, текущей по вечной мерзлоте. Прохладное путешествие можно было окончить уже в самом Якутске — городишке из нескольких сот, к концу XIX века нескольких тысяч домишек. Уже здесь можно было торговать, потому что для обитателей колымской или алданской тайги Якутск был центром цивилизации, полным тайн и соблазнов. Были тут и меха, и золото, и мамонтова кость — все было. Но ведь покупать у местных купцов и перепродавать в Иркутске — далеко не так выгодно, как скупать пушнину в маленьких поселках по притокам Лены или прямо в самих становищах, как организовывать добычу мамонтова бивня прямо в тундре.
Ведь в тундре этот самый мамонтов бивень буквально лежал, вмороженный в землю, — сотни тысяч, миллионы бивней. Ученые до сих пор спорят о причинах, по которым на севере Якутии скопилось столько мамонтовой кости. Кто говорит, что все дело тут в очень холодном климате: в нем бивни не разлагались тысячелетия и постепенно копились.
Другие ученые думают, что в конце эпохи Великого оледенения, 8—10 тысяч лет назад, мамонты стали уходить с юга — на севере еще оставались условия для их жизни. Мамонты скапливались на севере, где условия тоже стали быстро меняться, и там вымерли.
Почти так же объясняют необычайное скопление мамонтовых костей на Новосибирских островах, лежащих под 70 градусом северной широты, к северу от побережья Якутии. Дело в том, что ведь во время Великого оледенения Северный ледовитый океан замерз. Не было толщи пусть покрытых льдами большую часть года — но вод. По крайней мере, окраинные моря — море Лаптевых, Восточно-Сибирское — промерзли до самого дна. На этот лед великие сибирские реки, в первую очередь Лена, тысячи лет выносили землю. Северная саванна — тундростепь, где росли и степные, и тундровые растения, покрывала этот лед.
