«Я не знаю эту женщину, она мне незнакома», — подумала Дарси во сне, но вдруг та обратилась к ней с вопросом:
— Мама, это ты? — Это был голос Петры.
Дарси пыталась закричать, но во сне такое удается не всегда.
Когда Дарси проснулась, чувствуя себя несчастной и совершенно разбитой, мужа в кровати не было. Часы на своей тумбочке Боб перевернул обратно, и они показывали четверть одиннадцатого. Так поздно она не просыпалась уже несколько лет, правда, и уснуть ей удалось лишь под утро, а сны были наполнены кошмарами.
Выйдя из туалета, она накинула халат, висевший в ванной комнате, и почистила зубы — во рту было противно и мерзко. «Как на дне птичьей клетки», — по образному выражению Боба наутро после редких для него случаев лишнего бокала вина за ужином или второй бутылки пива во время бейсбола. Она прополоскала рот, потянулась положить на место зубную щетку и замерла, увидев себя в зеркале. На нее смотрела женщина не средних лет, а уже пожилая: бледная кожа, глубокие складки у губ, темные мешки под глазами, всклокоченные волосы от беспокойного метания по подушке. Но ее внимание привлекло вовсе не это, и о своей внешности она думала меньше всего. Она пристально смотрела за плечо своего отражения, где сквозь открытую дверь ванной было видно их спальню. Спальня оказалась чужой. Спальня из зазеркалья. Дарси видела шлепанцы мужа, но и шлепанцы были чужими. Просто огромными, как у великана. Они принадлежали Мужу из зазеркалья. А большая кровать с мятыми простынями и скомканными одеялами? Тоже из зазеркалья. Дарси перевела взгляд на свое отражение: женщина с растрепанными волосами и испуганным взглядом воспаленных глаз. Жена из зазеркалья во всей своей красе. Ее имя тоже было Дарси, а вот фамилия — другая. Ту женщину звали миссис Брайан Делаханти.
Дарси наклонилась к зеркалу и почти коснулась носом его поверхности. Она задержала дыхание и приложила к лицу ладони, совсем как та маленькая девочка из детства в перепачканных травой шортах и спущенных белых носочках. Она долго вглядывалась в зеркало, а когда дыхания не хватило, выдохнула, и на поверхности тут же запотело пятно. Дарси вытерла его полотенцем и направилась вниз. Начинался ее первый день в качестве жены чудовища.
Под сахарницей он оставил записку.
Дарси!
Я ушел с документами сделать так, как ты просила. Я тебя очень сильно люблю.
Боб.
Возле своего имени он подрисовал сердечко, чего не делал уже много лет. Она вдруг почувствовала, как на нее накатилась волна щемящей любви, такой же безудержной и властной, как аромат увядающих цветов. Ей захотелось скорбно завыть — точно так же, как сокрушалась женщина в каком-то сюжете Ветхого Завета, — но она сумела подавить крик, прижав к губам салфетку. В бачке капала вода, отсчитывая секунды жизни. Язык был похож на сухую губку, засунутую в рот. Она физически ощущала, как время — то время, что ей предстояло провести в этом доме в качестве его жены, — обволакивало ее тело смирительной рубашкой. Или укладывало в гроб. Она оказалась в мире, в который верила ребенком. Этот мир всегда был рядом и просто терпеливо ее ждал.
Урчание холодильника, звук капель в мойке, уходящие секунды. Она оказалась в зазеркалье, где реальностью оказывалось отражение.
Когда Донни играл на позиции между второй и третьей базами детской бейсбольной команды «Кавендиш хардвер», ее тренировал Боб вместе с Винни Эшлером — большим любителем польских анекдотов и крепких мужских объятий. Дарси помнила, что сказал ее муж мальчишкам после поражения в финале турнира 19-го округа, видя, что многие с трудом сдерживают слезы. Это было в 1997 году, примерно за месяц до убийства Стейси Мур, голову которой он засунул в мешок с кукурузой. Его обращение к подавленным и хлюпающим носами мальчишкам было коротким, мудрым и удивительно доброжелательным. Она считала так тогда и продолжала считать и спустя тринадцать лет.
Он сказал: Я знаю, как вам сейчас плохо, но завтра снова взойдет солнце и наступит новый день. И вам станет чуть легче. А потом опять взойдет солнце, и послезавтра снова станет чуть легче. Это просто часть вашей жизни, и она осталась позади. Конечно, выиграть было бы лучше, но в любом случае это уже в прошлом. Жизнь продолжается.
И так же продолжалась жизнь после ее злосчастного похода в гараж за батарейками. Первый долгий день, последовавший за чудовищным открытием, Дарси провела дома, она не могла себя заставить выйти на улицу, так как боялась, что, увидев ее, все сразу поймут, что произошло. Когда Боб вернулся с работы домой, он сказал:
— Милая, насчет вчерашней ночи…
— Вчера ночью ничего не было. Ты просто вернулся из командировки пораньше, вот и все.
Он опять по-мальчишески повинно опустил голову, а когда поднял ее, на лице сияла широкая, полная благодарности улыбка.
— Тогда ладно. Дело закрыто?
— Дело закрыто.
Он распахнул объятия.
— Давай тогда поцелуемся, любимая.
Она повиновалась, размышляя при этом, целовал ли он своих жертв.
Ей представилось, как он говорит: «Поработай-ка своим умелым язычком, и я не стану его отрезать. Не стесняйся вложить в это свою заносчивую душонку».
Чуть отстранившись, Боб положил руки ей на плечи.
— Все, как прежде?
— Все, как прежде.
— Уверена?
— Да. Сегодня я ничего не готовила и не хочу никуда выходить. Может, переоденешься и съездишь за пиццей?
— Хорошо.
— И не забудь принять таблетку от изжоги.
Он просиял:
— Обязательно!
Она смотрела, как муж мчался наверх по ступенькам, и собиралась уже сказать, чтобы он не спешил и поберег сердце, но промолчала.
Не надо.
Пусть не бережет, если не хочет.
На следующий день взошло солнце. И потом тоже. Прошла неделя, две, и так — месяц. Они вернулись к прежней жизни, сложившемуся укладу долгого брака, состоявшему из мелочей и привычек. Она чистила зубы, пока он принимал душ и напевал какой-нибудь хит времен восьмидесятых не очень мелодичным голосом, но без фальши. Однако теперь Дарси чистила зубы, накинув халат, а не обнаженной, как раньше, когда отправлялась в душ сразу после Боба. Теперь она принимала душ только после его ухода на работу. Если он и заметил эту перемену, то ничего не сказал. Она снова стала посещать клуб любителей книги, объяснив небольшой пропуск другим членам, из которых только двое были мужчинами, да и то на пенсии, тем, что немного простудилась и не хотела заражать остальных, высказывая мнение о новой книге Барбары Кингсолвер. Все понимающе кивнули. Еще через неделю Дарси возобновила занятия в кружке вязания. Иногда она ловила себя на том, что, вернувшись из магазина или с почты, начинала подпевать мелодии, звучавшей по радио. Они с Бобом вечерами смотрели телевизор, причем только комедии или юмористические передачи, но никогда — сводки криминальной хроники. Теперь он приходил с работы рано и после той поездки в Монпелье никуда больше не ездил. Он установил на своем компьютере какую-то программу под названием «Скайп» и уверял, что может увидеть монеты, никуда не уезжая и не тратя деньги на бензин. Он не добавлял, что вдобавок оградил себя от искушений, но это и так было понятно. Дарси следила, читая прессу, не всплывут ли где-нибудь документы Марджори Дюваль, понимая, что если муж обманул ее в этом, то обманет и в другом. Документы так и не всплыли. Раз в неделю они ходили в один из двух недорогих ресторанов Ярмута. Боб заказывал отбивную, а Дарси рыбу. Из напитков он предпочитал чай со льдом, а она — клюквенный морс. От старых привычек трудно отказаться. Дарси считала, что зачастую от них может избавить только смерть.
