Кассий ласково улыбнулся мне.
— Не стоит и стараться. Мы уже не первое столетие пользуемся такими, когда имеем дело с чародеями и ведьмами. Никодимус сам придумал их.
— А-а... ох, — я дернулся еще, но проклятые наручники почти не давали мне пошевелиться, и я никак не мог ослабить боль от шипов.
Кассий, сияя, наблюдал за моими мучениями. Он стоял и явно получал огромное удовольствие от моих боли и беспомощности.
Давний образ мелькнул в моей памяти: исполненный отваги и веры старик, добровольно отдавший себя в руки Ордену в обмен на мою свободу. Широ умер от самых чудовищных истязаний, какие только можно представить... да нет, я и представить таких не мог — и уж не последнюю роль тогда играл Кассий. Я закрыл глаза. Я знал, чего ему нужно. Ему хотелось причинять мне боль. Ему хотелось посмотреть, много ли боли я вынесу, прежде чем умру. И я никак не мог помешать этому.
Если только...
Я подумал о том, что Широ говорил мне тогда про веру. Для него это была теологическая и моральная истина, на которой он строил жизнь. Мне недоставало такой же веры, но я видел, как конфликтуют силы света и тьмы, как уравновешивается дисбаланс. Кассий служил едва ли не самым темным силам планеты. Широ сказал бы, что ничего из того, что он делал, не помешало бы уравновешивающей силе света — такой, как Широ и его братья-Рыцари – встать на его пути. По опыту своему я знал, что в случаях, когда объявляется что-либо по-настоящему чудовищное, один из Рыцарей да покажется.
Может, один появится и сейчас, чтобы помешать Кассию.
Блин-татарам. Если и надежда, то чертовски хрупкая.
Однако технически это было возможно. И потом, ни на что другое я надеяться все равно не мог.
Я почти рассмеялся. Чтобы пережить встречу с этим психом я нуждался в чем-то, чего у меня никогда не имелось в достатке: в вере. Вере в то, что вмешается какой-нибудь новый фактор. Опять-таки, ничего другого у меня не оставалось.
Правда, это не означало, что я не мог попытаться помочь этому вмешательству. Чем дольше я буду продолжать дышать, тем больше вероятность того, что на сцену выйдет новый персонаж – может, даже такой, который сможет помочь мне. Может, даже кто-нибудь вроде моего друга Майкла.
Нужно заставить Кассия говорить.
— Что это с тобой случилось? – поинтересовался я, открывая глаза. Я читал где-то, что люди любят поговорить о себе. – Последний раз, когда я тебя видел, ты тянул лет на сорок.
Несколько секунд Кассий молча смотрел на меня, потом оперся битой о пол.
— Это все ты с твоими дружками, отнявшие у меня монету, — ответил он надтреснутым голосом. – Пока монета оставалась со мной, Салуриэль не позволяла времени разрушать мое тело. Теперь природа берет свое – с процентами, — он помахал в воздухе правой рукой – сморщенной, пятнистой, исковерканной тем, что смахивало на застарелый артрит. – Если так пойдет и дальше, жить мне осталось не больше года.
— Почему? – удивился я. – Что, твой новый демон не остановил для тебя часы?
Он сощурил свои ледяные, рыскающие глаза.
— Я больше не динарианец, — произнес он очень тихо, очень мягко. – Когда я вышел из больницы и вернулся к Никодимусу, у него не нашлось для меня свободной монеты, — в глазах его полыхнул безумный огонь. – Видишь ли, он отдал ее тебе.
Я поперхнулся.
— Так вот что ты искал у меня дома. Динарий.
— Будь на то моя воля, я бы предпочел не Ласкиэль, но и она лучше, чем ничего.
— Умгум. Так где сейчас Никодимус? Я так понимаю, он тебе помогает?
Глаза Кассия почти совсем закрылись.
— Никодимус меня уволил. Он скал, что если я такой дурак, что не сумел сохранить свою монету, то вполне заслуживаю того, что со мной свершилось.
— Надо же, каков.
Кассий пожал плечами.
— Он человек властный, он не терпит дураков. Когда ты умрешь, и монета Ласкиэли станет моей, он примет меня обратно.
— Не слишком ли ты в этом уверен? – заметил я.
— А что, есть причина, по которой это не так? – он с усилием повернулся к своему вещмешку. – Тебе стоит упростить все для нас обоих. Я желаю сделать тебе предложение. Отдай ее мне сейчас же, и я сделаю твою смерть быстрой.
— У меня ее нет, — сказал я ему.
Он сипло рассмеялся.
— Так много мест, в которых ее можно спрятать, — сообщил он. – Если ты хранишь ее на себе, чуть больше боли – и ты сам выронишь ее, — он достал из мешка небольшой лобзик и положил его на пол. – Я знал как-то человека, который проглотил свой динарий и проглотил бы его еще раз, если бы тот вышел ненароком.
— Мбюэ, — произнес я.
Следом за лобзиком Кассий вынул из мешка плоскоголовую отвертку и положил ее рядом с лобзиком.
– И другого, который взрезал себе живот и положил монету в брюшную полость, — он вынул из мешка зловещего вида нож с крючковатым лезвием для резки линолеума и задумчиво подержал его в руке. – Скажи мне, и я просто перережу тебе горло.
— А если не скажу? – спросил я.
Он срезал ножом заусенец на желтоватом ногте.
— Что ж, отправлюсь на поиски сокровища.
Я внимательно посмотрел на него.
— У меня ее с собой нет. Это правда. Я связал Ласкиэль заклятием и зарыл монету.
Он зарычал и схватил меня за левую кисть. Сорвав с нее перчатку, он вывернул мне руку, чтобы показать мою изуродованную ожогом ладонь, на которой розовел клочок здоровой кожи в форме символа Ласкиэли.
— Она у тебя! – прохрипел он. – И она моя!
Я сделал глубокий вдох и попытался следовать единственному уместному в сложившейся ситуации правилу настоящего оптимиста: думать позитивно.
Черт, чем круче он будет меня пытать, тем быстрее он узнает правду. Конечно, я предпочел бы убедить Кассия каким-нибудь другим способом, но, опять же, он изрядно ограничил мой выбор.
— Я говорю тебе правду, — повторил я. – И потом, ты бы не сделал этого быстро, даже если бы я отдал ее тебе.
Он улыбнулся. Добрая у него вышла такая улыбочка, дедовская.
— Возможно, — согласился я. Он снова полез в свой вещмешок и достал из него трехфутовый отрезок тяжелой цепи, какой блокируют от угона мотоциклы. Держа ее одной рукой, другой он передвинул мои запястья, подняв их так, чтобы руки оказались у меня над головой.
— В любом случае победитель-то я.
У меня не хватило силы опустить руки – чертовы наручники превратили меня в беспомощного котенка.
— Отдай мне монету, — ласково произнес Кассий и с силой лягнул меня в ребра.
Удар вышиб из меня дух. Больно было как черт-те что, но я все-таки ухитрился выдавить из себя несколько слов:
