– Пить хочу! – сказал нетрезвый синюк и вывалил язык, задышал часто-часто, отчего еще больше стал похож на безумную собаку чау-чау.
– Вилена! – крикнул в кухню Носов. – Приготовь воды! Литров пять!
Синий мужик покачал головой:
– Не, я столько не выпью… Дай кружку! – вдруг потребовал он.
Прибежал запыхавшийся Морозов, сунул Носову желудочный зонд с воронкой и сказал:
– Толик там нервничает, до конца смены меньше часа осталось. Я сказал, что еще долго, мол, попали мы крепко… быстро не получится. Пусть себе ждет…
– Правильно, – одобрил Носов. – Сажай этого на стул и придержи руки за спиной, чтоб не мешал.
Вилечка, сгибаясь пополам, принесла из кухни пятилитровую кастрюлю с водой и таз. Носов выплеснул из кружки жижу, зачерпнул воды и протянул синему мужику.
– Пей!
Тот принял кружку и стал пить, кряхтя и морщась, будто ему дали какую-то невероятную гадость. Носов легко приподнял его и пересадил на стул, завел руки за спину (мужик совершенно не сопротивлялся), снова кивнул Морозову: держи – и сказал ласково:
– Открой рот и покажи язык! – однако любоваться на географические красоты черного языка не стал, а ткнул мокрым зондом прямо в горло – в фиолетовое жерло, из которого вырывался спиртовой дух, хоть поджигай, как бунзеновскую горелку! Мужик поспешно глотнул, и зонд провалился в пищевод.
Заправив резиновую кишку до третьей метки, Носов стал методично промывать желудок. Когда кружка зашоркала по дну кастрюли, а таз до краев наполнился водой с коричневыми пленками, он скомандовал:
– Это все вылить и еще литра полтора чистой воды в кастрюлю. Убедимся, что отмыли до блеска.
Синий мужик стойко переносил процедуру, только глядел на Носова, выкатив глаза, и дышал со свистом носом.
Когда Виктор убедился, что отмывать уже больше нечего, он быстро удалил зонд, и мужика передернуло при этом, как от электрического тока. Он утерся синей ладонью и почти трезвым голосом сказал:
– Спасибо, ребята.
– Не за что, – ответил Носов и приказал: – Собирайся давай, поедем в больницу.
– Зачем? – удивился синий мужик. – Вы же все сделали. Я в порядке…
– Это ты так думаешь, – сказал Носов, и тут до него дошло, что синюшный алкаш еще ни о чем не догадывается. Он скомандовал Вилечке запросить место, а сам, подняв мужика со стула, подвел к большому шкафу с тусклым зеркалом, стоявшему в коридоре…
Из мутного полумрака зеркального стекла на мужика надвинулось синее, совершенно вурдалачье мурло, искаженное неровностью старого зеркала, пылью и алкоголем, пропитавшим мозг. Он заслонился руками, закричал и, внезапно теряя сознание, рухнул. Носов понял, что малость перегнул палку, покопался в нагрудном кармане и достал пластмассовый флакончик из-под капель от насморка «галазолин». Во флакончике был нашатырь, или, как его называли на «Скорой», «живая вода».
От «живой воды» синий мужик быстро пришел в себя, но был он уже не синий, а нежно-нежно-голубой. Видимо, так у него проявилась мертвенная послеобморочная бледность.
– Мужик! – сказал Носов голосом артиста Яна Арлазорова. – Ты посинел оттого, что пил вот это… – И он показал на батарею бутылок на подоконнике. – Это пить нельзя. Это для дерева. Ты дуб, мужик? Если дуб, то стоеросовый…
– Кореша посоветовали. Я хотел андроповской купить, а они – рупь восемьдесят, рупь восемьдесят! – с тихой ненавистью пробурчал голубой мужик, и Носов подумал, что, вполне возможно, одним потенциальным убийцей на Земле стало больше. Советчикам-доброхотам этот дядя вряд ли простит такую злую шутку.
Вилечка выглянула из коридора:
– Они спрашивают – какой диагноз?
– Отравление спиртовой морилкой, – объявил Носов.
– В центр отравлений Склифа, – почти тотчас же откликнулась Вилечка.
– Поехали! – в который уж раз за сутки скомандовал Носов.
Не сопротивляясь, мужик накинул брезентовую куртку-спецовку и смирный, как провинившийся щенок, спустился в машину. Здесь он, правда, ни в какую не соглашался лечь на носилки, пришлось посадить его на откидное креслице, а Морозов опять залез на свою «плацкарту». Вилечка страшными глазами показала ему на больного, но Морозов отмахнулся – плевать…
Расстроенный Толик, у которого через двадцать минут кончалась смена, недовольно ворча, терзал стартер…
– Толик, все в твоей власти! – усмехнулся Носов. – Теперь все зависит от тебя!
– Ага! Как же, от меня, – ворчал Толик, сдавая задом и разворачиваясь, – щас, будете там сидеть…
– Толик! Мы не будем там сидеть… Сдадим голубого… и домой.
Толик перестал ворчать и заинтересовался.
– А он чего, правда – голубой? – спросил он, вкладывая в это слово совсем другой смысл.
– Правда! – ответил Носов, не замечая интонации Толика. – Не веришь – посмотри. Ты его раньше не видел, синенький, как баклажан, был!
Толик, умирая от желания увидеть настоящего голубого – в середине восьмидесятых это было редкое зрелище, – остановившись на перекрестке, выглянул в салон. И застрял. Носов, которому стало неудобно, осторожно вытащил Толика и усадил на место.
– Гудят! Толик, зеленый! – говорил Носов ничего не слышащему водителю.
– Ага, – выдавил наконец окаменевший Толик, включил передачу и тронулся… на красный. Спас его только включенный маячок – поперечные машины терпеливо пропустили сумасшедшую «Скорую», которая стоит на зеленый и трогается на красный свет.
У отделения токсикологии Толик первым выскочил из машины и побежал открывать дверь салона… Он хотел еще разочек увидеть настоящего голубого! Правда, голубой мужик уже опять стал синим. Он отрезвел, пришел в себя, оценил обстановку и понял, что на улицу днем ему выходить нельзя, а вечером – тем более… Надеялся он на чудо и на советских докторов, которые мертвого могут из могилы поднять, а уж убрать его синюю окраску и подавно…
Носов постучал в белую дверь, запертую специальным психиатрическим ключом, синий мужик занервничал: такие двери он уже хорошо знал. Открыла высокая пышная медсестра, которая тут же удалилась, а Носов, Морозов и синий мужик вошли в приемную.
Им предстала нормальная картина. Наклонившись над столом, не садясь, что-то писал в карте врач, он, не оборачиваясь, спросил:
– Что привезли?
– Отравление морилкой! – бодро доложил Носов, кладя сопроводиловку на стол, и добавил: – Для окраски дерева под дуб!
– Я понял, – не дрогнув, сказал доктор-токсиколог и вдруг спросил: – Он уже синий?
– Да, – заинтересованно проговорил Носов, – как баклажан.
Морозов слушал молча.
– Ну, пусть посидит на грядке. Сейчас оформим.
Синий мужик сел, все еще на что-то надеясь.
Носов обошел стоящего врача и, наклонившись рядом, спросил негромко:
– Коллега, объясните, отчего он синий?
Врач разогнулся и улыбнулся.
– Понимаете, коллега, вообще это очень забавно. В морилке содержится краситель – нигрозин, который растворяется исключительно в спирте, – охотно пояснял врач, – он почти нетоксичный, окрашивает дерево в коричневый цвет, а вот человека, если он его выпьет, – в синий. На этом многие накалываются. Хотят выпить водочки… а про краску-то забывают. Получается вот такая прелесть!
– И что дальше? – спросил опять Носов. – Куда его?
– Как куда? – удивился врач. – Домой пойдет, он же не самоубийца?
– Нет, – подтвердил Носов. – Это надолго?
– Ну, вот как вам сказать? Если он всю бутылку опростал, – сказал доктор, – то через полгодика, скорее всего, выцветет…
За его спиной раздался стук, синий мужик во второй раз потерял сознание… Носов вздохнул и полез в карман за «живой водой»…
На подстанцию они, конечно, приехали с опозданием, на пятнадцать минут… Но, как оказалось, почти все бригады опоздали из-за авиакатастрофы… По холлу носились фельдшеры и врачи, таскали оборудование, проверяли ящики, пополнялись медикаментами и шприцами… Отработавшие бригады собирались в конференц-зале – рассказать о выполненной работе.
Когда все отчитались, поднялся из-за стола президиума заведующий подстанцией и произнес такую речь:
– Уважаемые женщины, врачи и фельдшеры! Я прекрасно понимаю, что лето выдалось жаркое, и все-таки я убедительно прошу вас носить под халатом что-нибудь существенное, кроме бюстгальтера.
В зале установилась мертвая тишина, а Морозов произнес тихо, но ясно:
– Трусы, например… – и тут же крепко получил свернутой пачкой карточек по голове от фельдшера Сашки Гаранкиной.
Когда в зале восстановилось спокойствие, Стахис продолжил:
– Ну и напоследок фельдшеру Морозову объявляю благодарность за обнаружение еще живой пассажирки разбившегося самолета, а доктору Носову – выговор за нарушение трудовой дисциплины!
Ввернул-таки Стахис, не удержался, ибо дисциплина на подстанции должна быть: какая разница, чья дочка работает на бригаде? Он не вдавался в подробности, как нарушил дисциплину Носов, но слушок по подстанции прошел… и затих. Ничего особенного. Бывало, делили и по полночи, если работали втроем.
