— Ты что, серьезно? — Простонала Мими. — Да туда никто не сунется, кроме тех, кому деваться некуда!
БЛИСС
Посетитель злился. Блисс ощущала его раздражение, как волдырь. Была вторая половина дня, насколько она могла судить. Дни ускользали один за другим так незаметно, что трудно было вычислить время, но Блисс старалась, насколько хватало сил. Если Посетитель вел себя тихо — значит, была ночь, а если чувствовалась его настороженность — значит, день.
Обычно девушка успевала увидеть кусочек окружающего мира, когда Посетитель просыпался. Как, например, вчера, с этими белыми ставнями. Потом шторы задергивались снова. Лишь когда Посетитель терял бдительность, Блисс удавалось хоть мельком выглянуть наружу.
Вот как сейчас, когда его что-то застало врасплох.
Минуту назад они быстро шли по дому и вот внезапно врезались в группу животных, нелепых и жалких. Уродливых. Что это такое? Что она видит? Потом Блисс поняла, что смотрит на мир глазами Посетителя. Лишь после некоторых усилий ей удалось увидеть, что это всего лишь группа обычных людей. Дама в бежевом костюме и солнечных очках вела какое-то семейство через вестибюль. Они выглядели как типичные обитатели Хэмптонса: глава семейства в рубашке поло «Лакосте» и с наброшенным на плечи белым теннисным свитером, его супруга в лавандовом платье из жатого ситца, дети — двое мальчишек — в миниатюрных копиях папиного наряда.
— Ой, здравствуйте... Извините. Нам сказали, что во время показа хозяев дома не будет, — с неискренней улыбкой произнесла дама в деловом костюме. — Но раз уж вы здесь, случайно, не подскажете, можно ли связаться с подрядчиком вашего отца, чтоб закончить реконструкцию?
Потом все заволокла чернота и картина исчезла снова, хотя Блисс смогла расслышать вопрос. Боби Энн перед смертью как раз затеяла реконструировать дом. Сейчас все уже должно было быть завершено, но, когда они вернулись из Южной Америки, Форсайт приказал остановить работы. Так что задней половины дома сейчас просто не существовало. На ее месте зияла здоровенная дыра в земле, заполненная известковой пылью, опилками и пластиком.
Сенатор вернулся в Нью-Йорк и обнаружил, что во время последнего финансового переворота его как следует обчистили. Насколько Блисс понимала, он влип во что-то вроде схемы Понци[3]. В общем, там было какое-то мошенничество, известное Блисс лишь в общих чертах; она знала только, что этого всего хватило, чтобы на какое-то время Форсайту стало не до дел Совета. Она не могла точно сказать, что именно случилось, потому что примерно в это время Посетитель начал брать верх, однако у Блисс было такое ощущение, что они обанкротились. Форсайт пытался взять заем у Комитета, чтобы справиться с затруднениями, но этого оказалось недостаточно. Жалованье сенатора можно было вообще не принимать в расчет. Ллевеллины, подобно многим семействам Голубой крови, жили на прибыли от вложенного капитала.
А теперь этот вложенный капитал исчез.
Возможно, именно поэтому в доме появился агент по продаже недвижимости, в компании с клиентами. Форсайт продавал дом. Блисс эта идея особо не расстроила. Она не так уж много времени провела в Хэмптонсе, чтобы перспектива расстаться с этим жилищем печалила ее. Вот когда они оставили свой техасский особняк, это повергло ее в куда большее уныние. Она до сих пор иногда тосковала по нему: по своей двухъярусной спальне в мансарде, примостившейся под сенью старой ивы, по скамье-качалке, на которой любила читать вечерами, по старинным зеркалам в ванных комнатах, в которых все выглядели чуть-чуть таинственными и волшебными.
Оставшись одна в темноте, Блисс подумала, что Посетитель ушел ненадолго. На сколько именно, она не знала. Трудно судить о времени, когда тебя больше нет в материальном мире.
Блисс толком не понимала, в чем дело, но в нынешнем ее одиночестве появилось нечто иное. Как будто она на этот раз и вправду осталась одна, а не просто оказалась изгнана из собственного тела, пока Посетитель занимается бог весть чем. Обычно она ощущала его присутствие, но в прошлом бывали моменты, когда ей казалось, что в ее теле существует только она сама, а тот, другой, ушел.
Возможно ли такое? Действительно ли она одна? Блисс почувствовала, как ее охватывает волнение.
Рядом не было ничего. Посетитель ушел, она это чувствовала. Она была уверена в этом. Она знала, что ей нужно сделать. Но не знала, способна ли на это.
«Отдерни шторы. Открой глаза.
Открой глаза!
Открой!!!»
Но где они — эти глаза? «Бесплотный». Сейчас Блисс в полной мере поняла значение этого слова. Это было все равно что плавать без якоря. Ей нужно снова вернуться на землю, ощупью отыскать дорогу... ага, проблеск света... или это лишь игра ее воображения?.. Но если она сумеет расширить эту светящуюся щелочку... ага, вот так... еще чуть-чуть...
Блисс медленно открыла глаза. Получилось! Она огляделась по сторонам. Это было потрясающе — видеть мир самой, а не так, как его видел Посетитель, через его окрашенные ненавистью линзы. Она находилась в библиотеке. Маленький, уютный уголок с книжными шкафами во все стены. Мачехин дизайнер настоял на библиотеке, мотивируя это тем, что они есть во всех «приличных домах». Боби Энн читала журналы. Форсайт предпочитал обитать у себя в берлоге, в обществе телевизора с большим экраном. Библиотека стала владением сестер. Блисс вспомнила, как они с Джордан, сидя в кресле у окна, читали и время от времени поглядывали на бассейн и океан. Девушка заметила на полке рядом с викторианским бюро стопку книг — домашнее чтение, заданное на прошлое лето. «Братья Карамазовы». «Гроздья гнева». «Доводы рассудка».
Блисс показалось, что она услышала какой-то звук. Но она не поняла, снаружи он донесся или изнутри.
«Задерни шторы. Закрой глаза! — в ужасе подумала она. — Закрой, пока он не вернулся».
Блисс закрыла глаза.
Ничего не изменилось. Она по-прежнему была одна.
Блисс подождала, довольно долго, потом снова открыла глаза. Ничего. Она и вправду одна. Надо этим воспользоваться. Надо было составить какой-то план еще тогда, когда она впервые заметила его продолжительное отсутствие.
Нужно что-то делать, а не только смотреть по сторонам. Посмеет ли она? Тело было неповоротливым и тяжелым. Ужасно тяжелым. Это невозможно. А вдруг он вернется? Что тогда? Блисс сказала себе, что нужно попытаться. Нужно что-то делать. Не может же она просто жить, подобно инвалиду, в заточении, в параличе.
«Раз я смогла открыть глаза, могу сделать и еще что-нибудь. Я ведь по-прежнему Блисс Ллевеллин. Я выигрывала теннисные турниры и бегала марафоны. Я могу это сделать».
