Хорошо, однако по поводу происхождения или источника городских проблем — я имею в виду реальный источник, — вполне возможно, тут есть по меньшей мере некоторая связь с этими давними морскими торговцами и тем, что они привозили из своих странствий. Безусловно, некоторые из них женились на туземках и привозили их на родину — что в наши дни никого бы особенно не взволновало, но в середине девятнадцатого века к такому относились весьма неодобрительно, — а эти женщины, в свою очередь, могли захватить с собой кое-что из личного имущества и свои обычаи: несколько местных побрякушек, кое-какую одежду, «местную кухню», само собой… и, может быть, даже предметы своей… религии? Если религия не слишком громкое слово для примитивных туземных культов.
Так или иначе, мне удалось проследить источник порченой крови — если дело в ней — до тех времен. А что касается «инсмутской внешности» и ее ужасных проявлений в городских обитателях… думаю, ее следует считать болезнью, а возможно, и проявлением нескольких заболеваний.
Относительно формы, в которой проявляется заболевание (с этого момента Джемисон начал лгать или, по крайней мере, уклоняться от истины), — что ж, не зная, кто он, я счел бы отличным представителем или образчиком, если хотите, вашего соседа: того несчастного паренька, что живет у Фостеров. Приятеля Энни, молодого Джефа. Конечно, я не вижу связи — насколько мне известно, ее и не существует, — но в этом юноше проявляется нечто очень похожее на клеймо Инсмута, если не то же самое заболевание. Стоит взглянуть на его состояние.
Нездоровая чешуйчатость кожи, проявляющаяся сильнее, чем при самом тяжелом ихтиозе; странная, шаркающая походка; глаза больше обыкновенных — со временем больным все труднее смыкать веки; речь — если они вообще говорят, — состоящая из гортанных восклицаний; и общее искажение черт лица, придающее ему сходство с рыбой или лягушкой… Все это представлено в молодом Джефе. Тремэйн, например, говорит, что мальчик больше всего напоминает ему выброшенную на песок рыбу! И если каким-то образом ему передалась инсмутская порча… ну, неудивительно, что подобное вызывает самые ужасные фантазии. По-моему, неудивительно.
Старик замолчал и пристально всмотрелся в лицо Джилли. За время его рассказа она сильно побледнела, вжалась в глубину кресла и стиснула подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. Однако она не поддалась дрожи, в которой обычно проявлялось ее нервное состояние, и все ее внимание было сосредоточено на рассказчике.
Джемисон ожидал от Джилли отклика на первую часть повествования, и она, помедлив, нашла в себе силы заговорить:
— Вы упомянули о местных побрякушках, которые могли прихватить с собой туземки с островов Южных морей. Не подразумевали ли вы украшений и, если так, видели ли вы что-нибудь из них? Я хотела сказать: какие именно побрякушки? Вы можете их описать?
Старик нахмурился было, но тут же произнес:
— А! — И понимающе кивнул. — Но я думаю, мы говорим о разных вещах, Джилли. Потому что, упоминая туземных женщин и их имущество, я подразумевал именно побрякушки: подвески и бусы из морских ракушек, украшения из скорлупы кокосовых орехов… и тому подобное.
Но я, надо думать, понимаю, о чем говорите вы… Потому что я, конечно же, видел брошь, купленную миссис Тремэйн у вашего мужа. О да… а я интересуюсь такого рода изделиями и потому перекупил ее! Но на самом деле единственными «побрякушками», о которых рассказывалось в дошедших до меня историях, были дешевые украшения, что моряки предлагали островитянам на обмен. Обмен? Скорее грабеж среди бела дня. Потому что те «побрякушки», которые, видимо, интересуют вас… с ними несчастные дикари расставались ради дешевых бусин и никому не нужного барахла, а эти были по-настоящему дорогие изделия — странной выделки, но выполненные из драгоценного, золотого сплава. Инсмутские моряки все равно что украли их у туземцев! Вы спрашиваете, приходилось ли мне их видеть? Да, видел, и не только то украшение, которое купил у Дорин Тремэйн…
Старик говорил все более взволнованно, по-видимому увлекшись предметом разговора. Однако теперь, остыв, он собрался с мыслями и поглубже уселся в кресле, прежде чем продолжить.
— Ну вот, — заговорил он наконец. — Предупреждал ведь я, как легко меня сбить. Вот теперь, знаете ли, я совершенно потерял нить!
— Я спрашивала вас о туземных драгоценностях, — напомнила Джилли. — Думала, не могли бы вы их описать или, по крайней мере, рассказать, где вы их видели? И еще вы говорили… о тех прежних моряках и существах, с которыми они сходились, — кроме островитянок. Мне это почему-то кажется… ну, интересным.
— А! — отозвался старик. — Но относительно последнего, моя дорогая, уверяю вас, это чистая фантазия. Что же касается драгоценностей… где я их видел? Да в Инсмуте, разумеется, где же еще? Там есть музей — ну, нечто вроде музея — больше напоминает святилище или мемориал. Могу рассказать, если вы еще не передумали. И если уверены, что это вас не слишком растревожит.
Он проницательно взглянул на нее. Но Джилли зашла уже слишком далеко, и сбить ее было невозможно.
— Пожалуйста, расскажите, — кивнула она. — Обещаю вам, я постараюсь… не расстраиваться. Так что, пожалуйста, продолжайте.
— Этнография — наука о происхождении и обычаях людей — всегда была для меня чем-то вроде хобби, — начал он, — а старый ветхий Инсмут, хоть и не без недостатков, был полон источников — собственных, часто очаровательных легенд и преданий, — которые я пока очень смутно обрисовал вам.
Кое-кто из тех женщин, честно говоря, не могу назвать их леди, обращавшихся ко мне за медицинской помощью, принадлежали к той линии крови. Кровь не всегда порченая, но определенно туземная. Сколько бы поколений ни отделяло их от смуглолицых предков, в них оставалось что-то от Южных морей. И среди моих пациенток — клиенток, так сказать, — были несколько, заинтересовавших меня своими украшениями… странные пряжки или брошки, браслеты и ожерелья. Я заметил несколько таких изделий, отличавшихся единым, довольно грубым стилем и очень похожим узором.
Но вот подробно их описать довольно сложно. Растительный орнамент? Едва ли. Арабески? Это ближе к истине: странные листья и другие растительные узоры в странном и сложном переплетении… только это были не земные растения. Океаническая флора: водоросли и морские травы — и скрытые среди узора странные ракушки и рыбы — особенно рыбы, — образовывали неземные картины, которые можно было приписать скорее рыбам или земноводным. А за завесой морских трав и водорослей иногда просвечивали здания: странные, приземистые пирамиды и необычные, угловатые башни. Как будто неведомый художник — кем бы или чем бы он ни был — пытался передать представление о затерянной Атлантиде или иной подводной цивилизации.
