Полидори закрыл дверь и запер замок на ключ. Секунду спустя он отомкнул замок в смутной надежде, что Байрон из-за извращенности может последовать за ним. Но Байрон был не единственным из тех, кто мог быть извращенным. И с горечью он снова твердой рукой повернул ключ в замке.
Задумавшись, он остановился у полки с медицинским оборудованием, которое привез из Англии, и от запаха формальдегида у него закружилась голова. Этот запах исходил из банок и колб его «коллекции». В комнате пахло моргом. В сосудах содержалась целая серия странных и гротескных останков и образцов из медицинской практики доктора, а также сохраненных еще со времен медицинского училища.
Пораженные язвой гениталии. Пиявки. Матка с выползающим из нее зародышем. Ампутированная кисть со сросшимися большим и указательным пальцами. И гордость «коллекции» — двухголовый ягненок, который действительно жил и, вероятно, блеял (хором), до тех пор, пока богобоязненный фермер не прикончил его. Двухголовый Агнец Божий. Полидори аккуратно приклеил бирку с такой надписью к склянке. Он сбросил туфли и лег на кровать. Кушак, который придавал ему павлиний вид, оставил вмятину под ребрами, калеча его. Потирая вмятину, он думал, действительно ли он был уродом, по-настоящему отталкивающим человеком. Если это так, он знал, кто сделал его таковым. Возможно, он не мог ждать уважения или терпимости, еще менее того любви. Возможно, он был таким же развлечением, как уроды и искалеченные органы, которые он собирал для «коллекции». LB — крутилось у него в голове. LB — «Лэйм Бастард», он улыбнулся. Затем улыбка исчезла с его лица. Прости меня Господь, ибо грешен я. Он взглянул на распятие над кроватью. Христос смотрел на него бесстрастными глазами. Да не ложится мужчина с мужчиной как с женщиной, ибо это мерзко. Но как же быть с любовью, с любовью к мужчине, Господь? Да не ложится со скотом. А с монстрами? Прости меня, Господь, ибо грешен я. Я чувствовал, что он — Бард Преисподней. Прости меня, Господь, но я изгоню дьявола. Прости меня, Отец, потому что «И Аз воздам», — говорит Господь. Он открыл глаза. Распятие сместилось. Он сел, чтобы поправить его, закрепив на гвозде. Внезапно он почувствовал острую боль и отдернул руку. На пальце выступила капля крови, не больше шляпки гвоздя. Слизнув кровь, Полидори склонился перед распятьем.
Дверь за мной захлопнулась, и коридор погрузился во тьму. Вскрикнув, я со всех ног побежала к ближайшей двери и, ворвавшись в помещение, тут же закрыла ее за собой, прислонясь к ней спиной. Это была библиотека. Книжные полки занимали все пространство — от пола до потолка. Каждый дюйм стены был испещрен узором переплетов томов кирпичного, бордового и серебристого цветов. Десятки тысяч книг. Они поразили меня своим количеством и какой-то трансцендентной определенностью знания, достигающего бесконечности. Это книги пережили своих практически всех уже умерших авторов. Сколько лжи скрывалось под этими обложками, сколько неправды о прошлом — как само собой разумеющееся? Как будущие поколения напишут о нашем времени? О нас? Правдиво или лукаво? Запах книжной пыли был для меня лучше изысканных духов. Письменный стол, бюро, два больших кресла с наброшенными на них белыми накидками, словно святая святых — место для священнослужителя. Это было моей стихией, моей страной — страной Годвин. Я чувствовала себя в безопасности, хотя библиотека, казалось, была настолько отрезана от остальной части дома. Может быть, именно потому что она была отрезанной от всего.
Я села на ручку кресла, проведя пальцем по тисненым переплетам. «Жизнь Двенадцати Цезарей». «История» Геродота. «Анналы» Тацита. Пантеон Хинду Мора. «Федра» Платона. «Декамерон» Боккаччо.
Я протянула руку, чтобы достать старинный, в кожаном переплете, Маллеус Малефикарум— известное творение доминиканских инквизиторов Кренера и Шпренгера, и прежде чем я дотронулась до книги, мою руку схватила чужая рука. Я подпрыгнула.
На меня смотрел дьявол. Кроваво-красная морда, окольцованный нос, закрученные рога. Затем также внезапно из-под маски показалось смеющееся лицо Байрона. Машинально я откинулась, прислонившись к его груди, и вздохнула с облегчением, но его плащ стал обволакивать меня. Байрон засмеялся хриплым и дразнящим дьявольским смехом. Почувствовав отвращение, я отстранилась и в этот момент услышала булькающие звуки. Я обернулась. Объятая леденящим ужасом, я увидела, как накидка на кресле медленно всасывается внутрь кресла точно чья-то отвратительная пасть вдыхает ее в себя, открываясь и закрываясь, издавая хлюпающие звуки.
Вдруг нечто под накидкой стало расти и превратилось в статую. Ослепительная вспышка молнии осветила комнату.
— У-у-у!
Голосом Клер привидение издало вопль и захохотало. Я опустилась в другое кресло. Плотно сжала свои руки, и они перестали дрожать. Страх и злость во мне исчезли. В моих ушах звенел хохот Клер. Ощущения и чувства вернулись ко мне, и после нескольких глубоких вздохов я полностью овладела собой. Я сидела совсем тихо, с выпрямленной спиной и каменным выражением лица.
Когда я повернула голову, то увидела, что дьявол и привидение сомкнулись в объятиях. Он стоял сзади нее, обнимая за грудь. Его бедра плотно обхватывали нежный изгиб ее ягодиц. Она раздвинула ноги и опустила его руки ниже. Все это происходило таким образом, как будто зрелище было предназначено специально для меня.
Я отвернулась и сквозь окно увидела во вспышке молнии страшные тени на траве. Через мгновение она исчезла, как призрак, и моя память удержала образ с поразительной яркостью. Эта тень отбрасывалась с крыши виллы. Обнаженная фигура мужчины на четвереньках.
— Шелли, — сказала я тихо.
— Где Шелли?
Клубок непогоды раскручивался, как сошедший с ума поломанный часовой механизм.
Иссиня-черное небо. Солнце уже зашло. Ни проблеска одинокой звезды. Мы словно окружены черным коконом, отдаляющим нас от естественного мира. Тьма была непроницаема, как тюремные стены, огонь, исходящий из окон виллы не мог бороться с ней. Тучи над нами свивались в причудливые узоры, какие бывают, когда разливают масло на поверхности воды, темно-серые, и при вспышках молнии пурпурные. Тучи были преградой между нами и черным коконом, и источником вспышек, механизмом, генерирующим молнии — кривые, ломаные линии, пронизывающие черную ткань ночи.
Мы распахнули окно. Потянуло холодом, и в лица стал хлестать дождь. Тотчас мы увидели его сгорбленную фигуру в тени дымовой трубы.
— Шилл! — позвал Байрон.
Обнаженная фигура, пьяная и пошатывающаяся, оторвалась от тени и поползла. Мускулистое тело, бледная кожа, намокшие рыжие волосы не оставляли сомнений. Фигура ползла к коньку крыши, ноги скользили по мокрой поверхности с ловкостью обезьяньих лап. Даже оскал и дикие глаза были обезьяньи. Будто с одеждой он отбросил все признаки цивилизации. Он стал ребенком, примитивным созданием. Сейчас он смотрел на ночное небо глазами Первого человека. С ужасающей скоростью он полз по краю парапета, горящими глазами ища путь на конек крыши.
