— Помню. Меня били.
— Кто?
— Я их не знаю.
— Ясно. Виталий Васильевич. Вам пришлось удалить почку. Подкапсульный разрыв. В остальном, все более-менее. Три ребра справа, два — слева, ключица справа. И множественные гематомы. Печень, селезенка — в порядке.
— Сколько сейчас времени? Сколько вообще времени прошло?
— Немного. На вас напали около двенадцати, в час взяли в операционную. Сейчас уже скоро семь утра.
— Левое ухо не слышит.
Реаниматолог наклонился, заглядывая в слуховой канал, подсвечивал ларингоскопом.
— Плохо видно, немного крови. Кажется, разрыв барабанной перепонки. ЛОРа сейчас вызвать или подождете начала дня?
— Подожду.
Утром профессорский обход! Да что там?! Главный со всей свитой! Черт! Ну, попал. Соболезнуют. Да ладно вам! Я что, умер? Переживу. Нарвался на отморозков. Хотя нет. Они что-то говорили?! Не помню. Наркотики отходят. Как же больно! Ну вот, довелось и мне полежать в родной реанимации. Главный: "Виталий Васильевич! Ни о чем не беспокойтесь! Создадим все условия для скорейшего выздоровления!".
Жена. Пустили. И за то спасибо. Плачет. Девчонки как?
— Все нормально. Проводила в школу. — опять плачет.
— Ну не надо. Не плачь!
— Щенка убили! — опять плачет. Обидно. Его-то за что? Тварюшка бессловесная!
— А я думал, ты из-за меня расстроилась, — пошутил Кабанов. — Жалко Марка.
— Из-за тебя, само собой. Я девочкам не сказала. Они думают, Марк убежал и потерялся.
— Хочешь анекдот? — Кабанов напрягся немножко, зацепился левой рукой за изголовье и упираясь ногами, подтянулся на кровати повыше.
— Ну, тебя!
— Нет, послушай! Из-под трамвая голова выкатывается и говорит: "Ни хрена себе, сходил за хлебушком!".
— Дурак. И кто только посмел на тебя руку поднять? Весь дом знает, что ты врач.
— И что? При чем тут это?
— Максаков твой утром примчался. Говорит, из сводки узнал. Наверное, скоро и к тебе нагрянет.
— А он-то зачем? Он же не по уголовным делам…
— Не знаю. Сам спроси.
Жена успокоилась, уехала. Первый шок прошел. ЛОР залез в ухо, обрадовал, перепонка цела, только немного надорвана. Зарастет. Затолкал туда килограмм ваты. Себе бы попробовал! Когда переведут?
Зав реанимацией, показал на дренаж торчащий из бока.
— Через пару дней переведем.
— А кто оперировал?
— Михайлов Женя.
— Он же не уролог.
— Ну и что? А когда нам было уролога искать? — Зав усмехнулся. — Ты ж знаешь Женьку! Ему б только шашкой помахать! А тут тебя привезли. А Игорек как мочу увидел, сразу Женьке СОС по полной программе. Ну, тот, не долго думая, чик-чирик и почки нету. В общем, везучий ты. И крови потерял ну с поллитра не больше.
— Знаю я Михайлова. Мы с ним из-за деда грызлись. Дед у нас лежал с инфарктом. Да вдруг закровил в желудке. Мы Михайлова вызвали. А дед возьми да и скажи, "мол, ел я пирог с черникой". Так Женька слазил ему в прямую кишку, и сует мне палец вымазанный меленой — "Черника!". Да какая черника? Кровь! — Нет, черника на персте! Уперся.
Зав реанимацией рассмеялся.
— Бывает.
После обеда в халате поверх полковничьих погон ворвался Максаков Александр Сергеевич.
— Рассказывай!
— Что рассказывать?
— Ну, опиши их.
— Темно было. Я не помню. Видел одного более-менее.
— Как одет, какого роста?
— Ну, не помню.
— Не финти. Колись, давай!
— Ну, честно, не помню. Они сразу бить начали.
— Куда бить?
— Куда, куда! По яйцам перепаяли, я ничего больше не видел!
— Черт.
— Тебе-то зачем? Ты ж УБЭП.
— Ну и что? Я в Угро пятнадцать лет оттрубил в сыскарях. Для меня это долг чести! Понял? Поляков оказывается их видел мельком, когда мы уезжали. Я их найду. Они что-нибудь говорили?
— Что говорили?
— Что-нибудь!
— Что-то говорили…
— ЧТО?
— Да, Боже мой! Это у Агаты Кристи, герои помнят, кто где стоял через три года и о чем говорил…
— Напрягись! Вспоминай.
— Напрягся. Вот почти дословно: "Козел! Будешь теперь, если просят — делать!". Кажется так. Я ни черта в тот момент не понял.
— Значит, не понял? — Максаков засветил в глазах огоньки, — Да их же тот сынок вашей этой, как ее… Сафроновой что-ли, нанял! Точно! Васильич, молодец! Ну, я на нем высплюсь! Он у меня пожалеет, что торговать начал. Я его без штанов оставлю, урода.
Кабанов, поймал здоровой рукой руку полковника.
— Саш, я тебя прошу, не надо ничего делать.
— Почему это? — изумлению Максакова не было предела.
— Ни почему. Просто. Ты ж не можешь доказать, что их нанял этот… сынок. А если он не при чем? Если они сами по себе?
— Само по себе, только дерьмо валяется! — отрезал полковник. — А все остальное зачем-нибудь и отчего-нибудь.
— Я тебя прошу, — Кабанов никак не мог объяснить Максакову, что он очень не хочет, чтобы тот выступал в роли этакого мстителя.
Тот уклонился от обещаний.
— Ладно, ты выздоравливай. А я его все равно потрясу. Для пользы дела, раз уж засветился. И еще, если с бандюками этими, что-нибудь проясняться начнет, не увиливай. Такие садисты опасны вообще. И если ты их простил, то где-то они прощения и не заслужили. ПОНЯЛ?
— Понял.
Максаков ушел. А у Доктора Наф-Нафа заканчивалось действие морфина. Вызвать медсестру? Или потерпеть? Потерпеть… Сколько смогу. Терпел же Он. Терпел и нам велел. Каждый вдох и раскаленным ломом по ребрам. Выдох и снова ломом. Обида. За себя и за бедного, не успевшего пожить-то толком Марка. Щенка то за чем? Он пытался меня защитить. Он лаял. Я слышал. Может быть от этого лая меня так быстро и нашли? Все тело болит… Я весь сплошная боль. Когда она достигнет порога, я отключусь. Надо потерпеть. Надо. Это моя жертва. Это моя сила. Вытерплю — молодец, сломаюсь, нажму на кнопку вызова сестры — слабак.
Вот какой я молодец! Боль уже отпускает. Значит можно с ней справиться?! Можно. А отчего темно? Глупый, я ж зажмурился. Открыть глаза. Сестричка. Откуда? Я не вызывал.
— Доктор! Почему вы меня не вызвали?
— А что? Я терпел.
— Пока нельзя терпеть. — Сестричка, другая уже. Та, ночная, ушла домой. — Вы же врач, знаете, что боль истощает.
— Знаю. Не хочется к наркотикам привыкать. — Боже мой, какая красивая девочка! Вот, чертенок! Халат просвечивает в солнечных лучах, и лифчик гипюровый. Прав Максаков, сто раз прав. Такие девочки заставляют жить! Хотеть жить!
Сестричка закончила укол, разогнулась и глаза доктора Наф-Нафа, автоматически заглянувшие ей за пазуху, вернулись в прежнее положение.
Через два дня удалили дренаж, и Кабанова перевели в отделение. Главный распорядился выделить ему отдельную палату. Синяки рассасываются быстро. Барабанная перепонка заросла, ребра и ключица тоже срастались. Боль почти не беспокоила. Максаков заезжал пару раз, привозил, как всегда, деликатесов. А "смирновскую" Кабанов отдавал домой. Приходил незнакомый следователь, расспрашивал. Не так, как Максаков, а спокойно и очень дотошливо. В конце концов, Виталий Васильевич на протоколе опроса пострадавшего написал: "с моих слов записано верно и мною прочитано" подписался. Среди предъявленных фотографий с трудом узнал обратившегося бандита. Сомневаясь, указал: "похож на этого". Следователь убрал фотографию, никак не прокомментировал.
