Авраам Сетракян и последний Патриарх перестали существовать.
Корпус высокого давления лопнул, и в небо над проливом Лонг-Айленд взметнулось радиоактивное облако.
* * *Габриэль Боливар, бывшая рок-звезда и единственный, кто остался в бытии из той первой четверки «выживших» с рейса компании «Реджис эйрлайнс», ждал Владыку глубоко под землей, в недрах мясокомбината «Решения». Тварь была призвана сюда Владыкой с особой целью. Призвана, чтобы быть готовым.
Габриэль, дитя мое.
В голове Боливара стоял гул голосов. Их жужжание сливалось в единое целое, так что казалось, будто гудит один голос – голос великой преданности. Тот старик, Сетракян… Его голос замолчал навсегда.
Габриэль. Имя архангела… Очень подходящее…
Боливар ждал своего темного отца. Он чувствовал приближение Владыки. Знал о его победе там, на поверхности. Теперь оставалось только дождаться, когда новый порядок утвердится на всей планете и исцелит ее.
Владыка вошел в черную подземную камеру и встал перед Боливаром, пригнув голову под низким потолком. Боливар чувствовал, что с телом Владыки творится неладное, но его разум был ясен, а его слово звучало как песнь истины.
Ты будешь жить. Будешь жить во мне. В моем голоде, моем голосе, моем дыхании, – а мы будем жить в тебе. Наши разумы поселятся в твоем сознании, и наша кровь соединится.
Владыка отшвырнул плащ, запустил длинную руку в гроб и зачерпнул пригоршню жирной земли. Эту землю он вложил в рот Боливара, давно утратившего способность глотать.
Ты будешь моим сыном, а я буду твоим отцом, и мы будем править миром, будем править как Я и Мы – отныне и всегда.
Владыка заключил Боливара в мощное объятие. Габриэль был болезненно худ, рядом с колоссальной фигурой Владыки он казался совсем хрупким и маленьким. У него было ощущение, что Владыка заглатывает его, завладевает им. Принимает его.
Впервые в своей жизни – и в своей смерти – Габриэль Боливар почувствовал, что он дома.
Из Владыки полезли черви – сотни, тысячи червей просачивались сквозь его красную плоть. В бешеной пляске паразиты вились вокруг Владыки и Боливара, уходя в их тела и снова выныривая наружу, сплетая двух тварей в темно-красное кружево.
Наконец Владыка отпустил старую изношенную оболочку гиганта давно ушедших дней – она искрошилась и, упав на пол, рассыпалась на куски. В ту же секунду душа юноши-охотника нашла упокоение. Она исчезла из воодушевляющего хора голосов, воспевавших гимн Владыке.
Сарду больше не было. А Габриэль Боливар стал чем-то новым.
Боливар-Владыка выплюнул изо рта землю. Отвалив нижнюю челюсть, он проверил свое жало: мясистый отросток с резким щелчком выметнулся наружу и убрался обратно.
Владыка возродился.
Новое тело сидело не очень удобно, но это понятно: Владыка провел в оболочке Сарду очень много лет и привык к ней, – зато временное обиталище было свежим и гибким. Скоро, очень скоро Владыка подвергнет его особому испытанию.
В любом случае материальность человеческого тела, его физические свойства сейчас нисколько не волновали Владыку. Тело исполина Сарду устраивало Тварь, когда ей приходилось оставаться в тени. Однако ныне размер и долговечность оболочки ничего не значили. В новом мире, который Владыка сотворил по своему подобию, эти качества потеряли всякий смысл.
Владыка почувствовал, что в подземелье вторгся человек. Сильное сердце, быстрый пульс. Человеческий ребенок. Мальчик.
Из прилегающего к камере тоннеля вышла Келли Гудвезер. Она вела за собой своего сына Закарию, цепко держа его за руку. Подойдя к Владыке, Келли и Зак остановились. Мальчика била сильная дрожь. Он присел на корточки и сжался в комок, приняв единственную защитную позу, которую знал. Зак ничего не видел в темноте, он лишь ощущал чье-то присутствие, близость горячих тел в прохладном подземелье. И еще здесь ужасно воняло – аммиаком, влажной землей, гнилью…
Келли приблизилась к вампиру с гордостью кошки, принесшей на порог хозяину пойманную мышь. Физическое обличье Владыки, открывшееся ее ночному зрению во тьме подземной камеры, нисколько не смутило Келли. Она увидела повелителя внутри тела Боливара и не стала ни о чем спрашивать.
Владыка соскреб немного магния со стены камеры и высыпал стружки в чашу факела. Затем он чиркнул по камню когтем своего длинного среднего пальца, выбив фонтанчик искр; магний вспыхнул, а следом разгорелся и сам факел, озарив камеру оранжевым сиянием.
Зак увидел перед собой костлявого вампира с пылающими красными глазами и вялым лицом. От панического ужаса он едва не лишился чувств, но все-таки удержался от потери сознания – какой-то крохотной частью своего существа Зак все еще доверял маме, все еще находил успокоение в том, что она рядом, что она не даст его в обиду.
Возле худющего вампира Зак увидел пустую оболочку трупа. Она лежала на полу. Испепеленная солнцем плоть, гладкая, как пластмасса, еще посверкивала живым блеском. Сброшенная шкура твари…
А еще Зак увидел трость, прислоненную к стене пещеры. На волчьей голове играли отсветы пламени.
Профессор Сетракян.
Нет!
Да.
Голос прозвучал прямо в его голове, ответив на мысленный крик с такой силой и властностью, с какой, по мнению Зака, с ним мог бы говорить только Бог, если бы когда-нибудь ответил на его молитвы.
Но это не был голос Бога. Так выражала свою повелительную мощь стоявшая перед ним тощая тварь.
– Папа, – прошептал Зак.
Отец все время находился рядом с профессором. Глаза мальчика наполнились слезами.
– Папа…
Губы Зака двигались, но изо рта не вылетали слова. Легкие замкнулись. Зак хлопал по карманам в поисках ингалятора. Колени мальчика подогнулись, и он повалился на землю.
Келли бесстрастно наблюдала за мучениями сына. Владыка уже давно собирался уничтожить Келли. Он не привык к неповиновению. В его понимании Келли должна была мгновенно обратить мальчика, и он не мог уразуметь, почему она этого не сделала.
Только сейчас Владыка понял причину происшедшего. Связь между Келли и мальчиком была невероятно сильна. Ее привязанность к сыну обладала такой мощью, что Келли, вместо того чтобы обратить мальчика самостоятельно, принесла его Владыке как драгоценный дар: только верховный вампир мог обратить ее ребенка.
То был акт преданности. За этим подношением стояла человеческая страсть – предшественница вампирской жажды, но получилось, что эта жажда – высшая страсть вампиров – оказалась слабее человеческой любви.
