Фогерти прошел за стол из красного дерева, сел на стул, обитый темно-бордовой кожей, как и кресло, в котором сидел Френк.
Хотя Фогерти не предложил им сесть, Бобби двинулся к дивану. Джулия последовала за ним, в последний момент обогнала и заняла ближний к Френку край. Взгляд, брошенный на Бобби, говорил следующее: «Ты слишком импульсивный, если он застонет или начнет пускать пузыри, ты протянешь руку, чтобы успокоить его, а потом отправишься в Хобокен или в ад. Так что держись от него подальше».
Сняв очки для чтения и положив их на стол, Фогерти закрыл глаза, указательным и большим пальцами потер переносицу, будто хотел усилием воли подавить головную боль или собраться с мыслями. Потом открыл глаза, посмотрел на них через стол и заговорил:
— Я — тот самый врач, который принимал роды у матери Розель Поллард, появившейся на свет сорок шесть лет назад, в феврале 1946 года. Я также принимал роды у нее самой. Френка, близняшек и Джеймса… или Конфетки, как он теперь предпочитает себя называть. Потом я не один год лечил Френка от разных болезней, свойственных как детям, так и подросткам. Вот почему, думаю, он приходит ко мне в час беды. И напрасно. Я — не чертов доктор из телевизора, который хочет быть для всех и добрым дядюшкой, и кладезем полезных советов. Я их лечил, они мне платили, на том наши отношения и заканчивались. Дело в том, что лечил я только Френка и его мать, поскольку девочки и Джеймс никогда не болели, если не брать в расчет психическое заболевание, с которым каждый из них появился на свет, да так и не излечился от него.
Френк сидел со склоненной набок головой, и из правого уголка рта по подбородку потекла серебристая струйка слюны.
— Вы, очевидно, знали о необычных способностях, которыми обладали ее дети.
— Откровенно говоря, не знал, до того дня, как Френк убил мать, семь лет назад. К тому времени я уже ушел на пенсию, но он явился ко мне, рассказал намного больше того, что я хотел бы знать, затянул меня в этот кошмар, хотел, чтобы я ему помог. Как я мог ему помочь? Как кто-нибудь может ему помочь? В любом случае это уже не мое дело.
— Но откуда у них появились такие способности? — спросила Джулия. — Есть у вас какие-то предположения, версии?
Фогерти рассмеялся. Резким, неприятным смехом, который развеял бы у Бобби последние иллюзии относительно этого человека, если бы эти иллюзии не испарились у него буквально через две минуты после того, как Фогерти пригласил их войти.
— Да, конечно, у меня есть версия, есть и сведения, обосновывающие эту версию, мне много чего известно, и, боюсь, вы пожалеете, что слушали меня, если я поделюсь с вами этой информацией. Я не хотел влезать во все это, будьте уверены, но теперь уже ничего не поделаешь. Сначала влез, потом пришлось задуматься, что к чему. И сделать выводы. Любой другой на моем месте поступил бы так же. Так вот, моя версия начинается с отца Розель. Вроде бы ее мать обрюхатил какой-то бродяга, но я всегда знал, что это ложь. Ее отцом был Ярнелл Поллард, родной брат матери. Розель — плод насилия и инцеста.
На лицах Бобби и Джулии отразилось страдание, а Фогерти вновь холодно рассмеялся. Его определенно забавляло их сочувствие жертве.
— Это еще цветочки, — хмыкнул старый врач. — Ягодки будут впереди.
* * *
Бесхвостая серая, по кличке Зита, взяла под контроль парадную дверь, улегшись под растущим неподалеку кустом азалии.
В старом испанском доме подоконники были не только изнутри, но и снаружи, и вторая кошка, темная, как полночь, по кличке Чернушка, поочередно запрыгивала на каждый, пока не нашла комнату, в которую старик отвел более молодых мужчину и женщину. Жалюзи за окном, конечно, мешали обзору, но повернутые под углом широкие пластиковые полосы не перекрывали друг друга, поэтому кошка могла заглядывать в зазоры, опуская и поднимая голову.
Услышав имя Френка, кошка застыла, как застыла на кровати и Виолет в своем доме на Пасифик-Хилл.
В комнате, заставленной стеллажами с книгами, кошка и соответственно Виолет видели и старика, и молодую пару. Когда все расселись, Зита опустила голову, чтобы посмотреть в зазор между двумя другими пластиковыми полосами. И увидела, что о Френке не только говорят, он сам находится в комнате, сидит в темно-бордовом кресле, склонив голову набок, положив руку на широкий, обитый темно-бордовой кожей подлокотник.
* * *
Наклонившись над столом и невесело улыбаясь, Фогерти напоминал тролля, выбравшегося из своего логова под мостом, чтобы не только попугать ничего не подозревающих детей, но и ухватить одного из них и сытно пообедать.
Бобби напомнил себе, что должен держать свое воображение в узде: только холодный ум мог оценить, что в рассказе старика правда, а что — домыслы. От точности этой оценки, возможно, зависела их жизнь.
— Этот дом в тридцатых годах построили Дитер и Элизабет Поллард. Он заработал какие-то деньги в Голливуде, продюсируя дешевые вестерны и прочие низкопробные фильмы. Не стал богачом, но денег хватило, чтобы забыть про киноиндустрию и Лос-Анджелес, который он ненавидел, переселиться сюда, заниматься всякой мелочевкой и до конца своих дней не беспокоиться о хлебе насущном. У них было двое детей. Ярнеллу исполнилось пятнадцать, когда они поселились здесь в 1938 голу, а Синтии — только шесть. В 1945 году Дитер и Элизабет погибли в автомобильной катастрофе. В долине Санта-Инес в их легковушку на полном ходу врезался грузовик с полным кузовом капусты. Водитель был пьян. В возрасте двадцати двух лет Ярнелл стал главой семьи, официальным опекуном тринадцатилетней сестры.
— И… как вы говорите, взял ее силой? — спросила Джулия.
Фогерти кивнул:
— Я в этом уверен. Потому что очень скоро Синтия стала замкнутой, часто плакала. Люди думали, что она никак не может пережить смерть родителей, но, я думаю, причина была в Ярнелле. И дело не в том, что он так уж хотел спать с ней, хотя она и была очень симпатичной девушкой. Нет, в отсутствии вкуса его упрекать не стоило. Но здесь причина была в другом. Ему нравилась роль главы семьи, нравилась власть. И он относился к тем людям, которые считают, что власть должна быть абсолютной. Без всяких ограничений.
Бобби ужаснули слова «в отсутствии вкуса его упрекать не стоило». Они показывали глубину той моральной пропасти, в которой жил сам Фогерти.
А доктор продолжал, не замечая отвращения, которое вызывал у слушателей:
— Характер у Ярнелла был не сахар, при жизни родителей он доставлял им немало хлопот, и прежде всего речь шла о наркотиках. Пейоте, мескалине… всех природных галлюциногенах, которые можно получить из определенных видов кактусов, грибов и некоторых других растений. Тогда не было такого разнообразия наркотиков, как теперь, но все равно выбор был. К галлюциногенам он пристрастился через одного характерного актера, который снимался во многих фильмах отца. Начал лет в пятнадцать, и рассказываю вам об этом только потому, что, по моему разумению, это ключевое звено версии, которую я вам излагаю.
