Но теперь Виолет вслушивалась в рассказ Фогерти не потому, что слышала все это впервые (пусть так оно и было). Причина была в другом: все, что повлияло на жизнь Розель, оказало существенное воздействие и на ее жизнь. Она получила возможность воспринимать ощущения мириада живых существ, в мозг и тело которых вселялась, и собственные способности зачаровывали ее. Как и любого зверька, ее занимали только собственные желания и потребности. С точки зрения Виолет, в этом мире интерес для нее представляло только то, что служило ее потребностям и желаниям, удовлетворяло их, способствовало обретению счастья, как его понимала она.
Смутно Виолет отдавала себе отчет в том, что должна найти брата, сказать ему, что Френк находится в каких-то двух милях от их дома. Не так уж и давно она слышала ветер-музыку возвращения Конфетки.
* * *
Фогерти отвернулся от Бобби и Джулии, вновь обошел письменный стол, прошелся вдоль стеллажей, проводя пальцем по корешкам книг.
Пока врач рассказывал об этой семье, навлекшей на себя генетическую катастрофу, Джулия не могла не подумать о болезни Томаса, хотя его родители вели здоровый образ жизни и никогда не употребляли галлюциногенов. Судьба жестоко обходилась как с невинными, так и с виноватыми.
— Когда Ярнелл увидел, с какими отклонениями от нормы родился ребенок, я думал, он тут же убьет его и выбросит на свалку… или, по меньшей мере, отдаст в приют. Но Синтия не хотела об этом и слышать, сказала, что это ее ребенок, нормальный он или нет, и назвала младенца Розель в честь своей умершей бабушки. Думаю, она решила оставить ребенка прежде всего потому, что видела, какое отвращение вызывает он у Ярнелла. Хотела, чтобы Розель постоянно напоминала ему о том, каковы последствия того, что он с ней сделал.
— Разве хирургия не могла убрать признаки одного пола? — спросил Бобби.
— Сегодня это проще простого. Тогда такая операция считалась сверхсложной с сомнительным исходом.
Фогерти остановился у стола, достал из боковой тумбы бутылку «Дикой индейки» [41] и стакан. Налил несколько унций, закрутил пробку, не предложив им выпить. Джулию это вполне устраивало. Пусть в доме Фогерти не было ни пылинки, она посчитала бы, что выпачкалась с головы до ног, если бы съела здесь хоть крошку или выпила каплю.
Фогерти глотнул теплого, неразбавленного бурбона.
— А кроме того, не хотелось бы обнаружить, по мере того как ребенок рос, что вырезаны органы именно того пола, который является доминирующим. Второстепенные половые признаки, естественно, также видны в младенце, но найти их и теперь достаточно сложно, а ведь мы говорим о 1946 годе. Короче, Синтия и слышать не хотела о хирургическом вмешательстве. Не забывайте о том, что я сказал раньше: ее, вероятно, радовало уродство ребенка. Оно давало ей дополнительный козырь в отношениях с братом.
— Вы могли бы встать между ними и младенцем, — предположил Бобби. — Могли бы сообщить о том, что ребенок отличается от нормы, в органы здравоохранения.
— А с какой стати у меня могло возникнуть такое желание? Вы думаете, ребенку от этого стало бы лучше? Не смешите людей. — Он еще глотнул бурбона. — Мне хорошо заплатили как за роды, так и за молчание, и меня это вполне устроило. Они увезли ребенка домой, по-прежнему утверждая, что Синтию изнасиловал какой-то бродяга.
— Этот ребенок… Розель… она не страдала серьезными заболеваниями?
— Отнюдь. Если не считать упомянутой мною анормальности, она была здорова как лошадь. Умственно и физически она развивалась в полном соответствии с возрастом, как и любой другой ребенок, и скоро стало очевидно, что выглядеть она будет как женщина. С годами становилось понятно, что красоткой ей не быть, сложение у нее было крепкое, не чета фотомодели, широкие плечи, небольшой рост, толстые ноги, но в ее женственности сомнений не возникало.
Глаза Френка оставались пустыми, но щека дважды дернулась.
Бурбон снял напряжение, поэтому доктор вновь сел за стол, наклонился вперед, положил руки на стол, переплел пальцы.
— В 1959 году, когда Розель исполнилось тринадцать, Синтия умерла. Точнее, покончила с собой. Вышибла себе мозги. А на следующий год, через семь месяцев после смерти своей сестры, Ярнелл пришел ко мне со своей дочерью, то есть с Розель. Он никогда не называл ее дочерью. Всем говорил, что она — его незаконнорожденная племянница. Короче, Розель забеременела в четырнадцать лет, в том самом возрасте, когда Синтия ее родила.
— Святой Боже! — выдохнул Бобби.
— Ярнепл изнасиловал дочь, которую зачал с собственной сестрой? — спросила Джулия.
Фогерти вновь выдержал паузу, наслаждаясь тем, что его слушатели не отрывают от него глаз.
— Нет, нет. Он находил девушку отвратительной, и я уверен, что он к ней не прикасался. У меня нет сомнений в том, что Розель сказала мне правду. — Опять глоток бурбона. — В промежутке между рождением дочери и самоубийством Синтия ударилась в религию, и эту любовь к Богу она передала Розель. Девочка знала Библию вдоль и поперек. Итак, Розель пришла сюда беременной. Сказала, что хочет родить ребенка. Сказала, что Бог создал ее особенной (так она говорила о своем гермафродитизме: «Я особенная»), чтобы она стала чистым сосудом, из которого в свет выйдут благословенные дети. В общем, она собрала сперму из своего мужского полового органа и ввела ее в свой женский половой орган.
Бобби вскочил с дивана, будто ему в зад вонзилась пружина. Схватил со стола бутылку «Дикой индейки».
— У вас есть еще стакан?
Фогерти указал на буфет-бар в углу, который Джулия ранее не заметила. Бобби распахнул обе дверцы, обнаружив не только стаканы, но и несколько бутылок «Дикой индейки». Вероятно, доктор держал одну в ящике стола, чтобы не пересекать библиотеку, если вдруг возникало желание выпить. Бобби наполнил два стакана, лед добавлять не стал, один отнес Джулии.
Она повернулась к Фогерти:
— Разумеется, я не думала, что Розель бесплодна. Все-таки она родила четверых. Но, исходя из ваших слов, я предположила, что присутствующая в ней мужская часть стерильна.
— По части способности к репродукции мужская часть Розель ни в чем не уступала женской. Она не могла, образно говоря, вставить себя в себя. Так что воспользовалась искусственным осеменением.
Этим днем в офисе детективного агентства «Дакота-и-Дакота», когда Бобби пытался объяснить, что путешествие с Френком все равно что спуск на санках с края мира, Джулия не могла понять, почему он так разволновался. Теперь до нее начал доходить смысл его слов. От хаоса семейных отношений и сексуальных связей Поллардов по коже бежали мурашки, возникли мрачные подозрения, что природа — более чем странная штуковина и анархии в ней даже больше, чем она может себе представить.
