— Значит, сексом он заниматься не мог, — уточнил Бобби.
— С неспустившимися яичками и отсутствием органа для совокупления ему было суждено стать самым целомудренным мужчиной всех времен и народов.
Бобби уже тошнило от смеха старика.
— Но с четырьмя железами, активно вырабатывающими тестостерон, необычность не ограничивалась мощной мускулатурой, не так ли? — спросил Бобби.
Фогерти кивнул.
— Избыток тестостерона, вырабатываемого в течение продолжительного периода времени, изменяет нормальные мозговые функции, иногда кардинально, приводит к резкому повышению степени агрессивности. Другими словами, если человек не может нормальным путем снять сексуальное напряжение, эта энергия ищет и находит другие выходы, главным образом в актах жесточайшего насилия, и он опасен, как любой монстр, выдуманный кинематографом.
* * *
Хотя с приближением грозы Виолет освободила сову, девушка осталась в мозгу Чернушки и Зиты, наслаждаясь страхом, который вызывали в кошках сверкание молний и громовые раскаты. Даже стоя перед Конфеткой, у двери его комнаты, она слушала, как Фогерти рассказывает Дакотам о пороках развития ее брата. Она, разумеется, знала об этом, мать не раз и не два говорила, что этот изъян — свидетельство особой любви Бога к Конфетке. И каким-то образом Виолет понимала, что этот изъян напрямую связан с той жаждой насилия, что бурлила в Конфетке, притягивала ее к нему.
И вот теперь она стояла перед ним, горя желанием прикоснуться к его огромным рукам, провести ладонью по могучим мышцам, но сдерживая себя.
— Он в доме Фогерти.
Его это удивило.
— Мать говорила, что Фогерти — орудие Божье. Он помог нам прийти в этот мир, принимал непорочные роды. Почему он приютил у себя Френка? Френк давно уже на стороне дьявола.
— Он там, — настаивала Виолет. — И еще одна парочка. Его звать Бобби. Ее — Джулия.
— Дакоты, — прошептал Конфетка.
— В доме Фогерти. Заставь его заплатить за смерть Саманты, Конфетка. Притащи его сюда, после того как прикончишь, и позволь нам скормить тело кошкам. Он ненавидел кошек, как же он будет страдать, зная, что навечно станет их частью.
* * *
Темперамент Джулии, контроль над которым зачастую давался ей с трудом, находился в опасной близости от точки кипения. И когда ночь рассекла очередная молния и разорвал громовой раскат, Джулия задалась вопросом: а есть ли необходимость в дипломатии?
Тем не менее она не набросилась на Фогерти с кулаками, а спросила:
— Почему вы не поставили в известность власти, все эти годы зная, что Конфетка — злобный убийца?
— Разве это моя забота? — спросил Фогерти.
— Вы никогда не слышали о социальной ответственности?
— Это красивые слова, но бессмысленные.
— Людей жестоко убивали, потому что вы позволили этому…
— Людей всегда будут жестоко убивать. В истории полным-полно злобных убийц. Гитлер убил миллионы. Сталин убил миллионы. Мао Цзэдун убил больше людей, чем кто бы то ни было. Нынче они — монстры, но в свое время почитателей у них хватало, не так ли? И даже теперь найдутся люди, которые скажут вам, что Гитлер и Сталин выполняли свой долг, а Мао поддерживал общественный порядок, уничтожая бандитов. И так много людей восхищаются этими убийцами, которые маскировали свою жажду крови благородными целями вроде всеобщего братства, политических реформ… и социальной ответственности. Мы всего лишь дичь, дичь, и в глубине сердца это знаем, вот тайком и аплодируем людям, которым достает смелости, чтобы относиться к нам соответственно. Как к дичи.
К этому моменту она уже поняла, что имеет дело с социопатом, у которого напрочь отсутствует совесть, неспособным любить, полностью лишенным сочувствия к другим людям. Не все подобные ему были уличными головорезами… или ворами, использующими достижения высоких технологий, вроде Тома Расмуссена, который пытался убить Бобби на прошлой неделе. Некоторые становились врачами… или адвокатами, телевизионными проповедниками, политиками. Никто из них не мог внять голосу здравого смысла, потому что не было у них чувств, свойственных любому нормальному человеку.
— Почему я должен был говорить кому-то о Конфетке Полларде? — развивал свою мысль Фогерти. — Мне он ничего плохого не сделал бы, потому что его мать всегда называла меня орудием Божьим, говорила своему выродку, что меня нужно уважать. Так что его дела не имели ко мне ни малейшего отношения. И об убийстве матери он не стал сообщать в полицию, потому что не хотел, чтобы копы появились в его доме. Говорил людям, что она уехала в Сан-Диего, купила квартиру в красивом кондоминиуме на берегу океана. Не думаю, что кто-нибудь поверил, что эта сумасшедшая сука вдруг возлюбила пляжный загар, но никто не ставит под сомнение его слова, потому что никому неохота с ним связываться. Все уверены: это не их дело. И я придерживаюсь той же позиции. Какие бы жестокости ни творил Конфетка, на фоне того, что творится в мире, это сущие пустяки. Разве что с учетом его физиологии и психологии жестокости, которые он творит, более изобретательны.
А кроме того, когда Конфетке было около восьми лет, Розель пришла ко мне, чтобы поблагодарить за то, что я помог ее детям увидеть свет Божий, а потом держал язык за зубами, благодаря чему Сатана не узнал об их присутствии на земле. Именно так и сказала. И чтобы доказать свое доброе отношение ко мне, дала мне целый чемодан денег, которых вполне хватило для того, чтобы я тут же оставил практику и вышел на пенсию. Я не мог даже представить себе, где она их взяла. Деньги, которые оставили Дитер и Элизабет, давно уже закончились.
Тогда она рассказала мне о способностях Конфетки не все, но достаточно для того, чтобы я понял, откуда взялись деньги. Вот тогда мне стало ясно, что генетическая беда иной раз оборачивается и благом.
Фогерти поднял стакан и произнес тост:
— За неисповедимость путей Господних!
Но ни Бобби, ни Джулия его не поддержали.
* * *
Словно архангел из Книги Апокалипсиса, пришедший, чтобы объявить о конце света, Конфетка прибыл в тот самый момент, когда небеса наконец-то разверзлись и хлынул дождь, пусть и не черный, который вызовет потоп Армагеддона, и без стены огня. Для этого время еще не пришло.
Он материализовался в темноте, между двух уличных фонарей, примерно в квартале от дома доктора, чтобы гарантировать, что флейту, извещающую о его прибытии, не услышат в библиотеке Фогерти. Шагая к дому под хлынувшим ливнем, он верил, что сила, дарованная ему Господом, выросла многократно и ничто не может воспрепятствовать ему сделать или заполучить то, что хочется.
