эти четыре огромных ларя, поставленных в ряд… Те самые клетки со львами. Он встал у одной, склонившись у последнего Рубикона – крыши из мрамора, – отделяющего от общества мертвецов, и попытался расшифровать одну из надписей на латыни; задача не из простых, но Трент взял за правило не давать себя легко победить. Он вытянул шею и сощурил до легкого головокружения глаза, разбирая древние слова одно за другим, силясь их перевести. Вопрос о закрытии собора для посетителей уже не трезвонил в голове. Но вот на его глазах, перед которыми от напряжения уже скакали размытые цветовые пятна, каменная плита немного сдвинулась… Или так показалось. За один из верхних углов крышки ухватилась чья-то рука – необычайно маленькая с виду.
При виде этого Трент проявил недюжинное хладнокровие, вовсе не двинувшись с места. В конце концов, всему на свете есть объяснение – значит, и этому найдется. Если он сорвется и побежит, голося на весь храм, его просто сочтут за дуралея – и, что в разы досаднее, загадка останется неразгаданной.
И объяснение взаправду нашлось. Налегая на плиту, из ларя с мощами вылез ребенок – совсем маленький, с копной светлых волос.
– Привет, – сказал ребенок Тренту с улыбкой, без намека на местный акцент.
– Привет, – эхом откликнулся Джон. – Ты очень хорошо говоришь по-английски.
– А ты чего хотел? Я англичашка.
На ребенке была темно-коричневая кофточка с открытым воротом и такого же цвета шорты, но Трент не мог решить, мальчик перед ним или девочка. Вальяжные манеры в нем выдавали скорее мальчишку, но было в нем и что-то, гораздо более типичное для девочки.
– Почему ты был… там?
– Да вот залез. Часто так делаю.
– И тебе что, совсем не страшно?
– Никому не страшно рядом с епископом Триестом. Он подарил нам подсвечники – во-о-он те. – Ребенок указал на четыре медных трубки. Логики в его суждениях, очевидно, не прибавилось. – Может, сам хочешь туда слазить? – спросил он, учтиво склонив головку.
– Нет уж, спасибо, – отказался от предложения Трент, зябко поводя плечами.
– Ну, тогда я закрываю. – Дивное дитя водрузило большую каменную плиту на место. Для такого маленького существа это было сродни подвигу – и весьма примечательному, ведь, как отметил Трент, одна нога у него, казалось, была короче другой.
– Ты здесь живешь?
– Ага. – К этому короткому ответу малыш никаких пояснений не добавил; прохромал вперед и взобрал-ся на перила матронея рядом с Джоном, глядя снизу вверх. «Сколько же ему лет?» – озадачился Трент.
– Хочешь увидеть еще кого-нибудь из епископов?
– Гм… нет.
– Я уверен, тебе следует взглянуть, – совершенно серьезно произнесло дитя.
– Право, не стоит.
– Точно? Второго шанса может не быть.
– Думаю, воздержусь, – сказал Трент, улыбаясь. Он счел, что лучше всего говорить с ребенком на собственном уровне, не начиная обычную для взрослых игру несущественных расспросов и формальностей.
– Тогда пойдем в усыпальницу, – предложило дитя.
Усыпальница в путеводителе была отмечена последним пунктом. Вдававшаяся в здание собора с северо-западного угла матронея, она, как и Гентский алтарь, была платной достопримечательностью. К этому времени Трент уже почти смирился с мыслью, что туда не попадет.
– Нас не прогонят? – спросил он, инстинктивно глядя на остановившиеся часы, все еще показывающие 11:28.
Ребенок лишь качнул головой. Спрыгнув с перил и приземлившись на хромые ноги, он открыл ворота матронея для Трента, так и не успевшего дочитать надписи у захоронений до конца, и дал ему выйти. Затворив решетку, он взял гостя за руку, и вместе они пошли ко входу в усыпальницу. Трент то и дело оглядывался через плечо; в просветлевшем сиянии дня, льющегося снаружи, он увидел, как у икон, угодивших в пятно рыжего света, странно заалели губы и побелели лица.
– Мы сейчас идем по переправе, – с умным видом сказал ребенок, и Трент вспомнил, что так иногда называют пересечение нефа и трансепта.
– Еще это зовется «нартекс», – ответил он, показывая, кто из них двоих взрослый. Ребенок, что вполне естественно, в ответ скорчил озадаченную рожицу.
В главном зале собора по-прежнему никого не было видно.
Они стали спускаться по лестнице склепа. Ребенок из-за своего недуга держался за железные перила. Они миновали стол с пустовавшим подносом для сбора подаяний. Джон счел разумным не нарушать эту многозначную пустоту.
В усыпальнице, к его небольшому удивлению, горел свет. Похоже, смотритель забыл его выключить, торопясь на обед. В путеводителе склеп назывался «большим», но Джон не ожидал попасть в настолько просторное помещение. Лестница вдавалась в него под углом, а от нее вдаль убегали ряды колонн, словно в усаженной деревьями аллее. Колонны были построены из разноцветного камня – бордового, пурпурного, зеленого, серого, золотистого, – и на них сохранились во многих местах остатки росписей, кое-где также видневшиеся и на каменном сводчатом потолке, на массивных стенах.
В приглушенном, неровном освещении усыпальница казалась местом таинственным и красивым. Охватить одним взглядом весь ее простор не выходило. За прошедшие века каменный пол сделался неровным и волнистым, хотя и не в такой степени, чтобы можно было легко запнуться. Тут и там на пьедесталах стояли витрины с реликвиями, от которых приятно пахло ладаном.
Стоило Тренту спуститься в склеп, как по ушам ударила тишина. На мгновение ему даже показалось, что в подобном беззвучии есть что-то странное. Звуки, которые явились сюда вместе с ним, будто принадлежали другому измерению, следовательно, никакой силы здесь не имели. Он остановился в некотором благоговении, позволяя тишине окутать себя.
Ребенок тоже остановился – вернее, привалился к колонне. Его губы тронула новая улыбка – а может, он все время так улыбался, озорно и безмерно счастливо. И снова Джон заподозрил, что перед ним скорее девочка. Его неуверенность возросла до абсурдной степени, но он понимал, что не станет смущать ребенка прямым бестактным вопросом.
– Смотри, – сказало дитя, пальчиком указывая на одну из витрин. – Одеяния епископа Триеста.
В стеклянном коробе висела богато расшитая, тяжелая с виду ряса.
– А здесь – щипцы святого Левина. – Ребенок вдруг побледнел и перекрестился, по какой причине – Джон не уловил.
– Атлас животных. – В витрине покоился ранний труд по естественной истории, явно написанный монахом. На раскрытом развороте книги, обращенном к зрителю, виднелись довольно-таки странные, не сказать, что широко известные нынешнему миру экземпляры.
Юный провожатый, явно воодушевившись интересом гостя, стал шустро скакать из стороны в сторону, указывая то на один экспонат, то на другой.
– Святыня святого Макария, – пояснил он, не перекрестившись, вероятно, потому, что реликвия отсутствовала. – Одеяние епископа Гугенуа [101]. – Снова ряса – очень похожая на ту, что принадлежала Триесту.
– А вон там – что? –
