Давыдка вел вездеход с предельной аккуратностью — даже язык от старания высунул. Богдан тронул его за плечо:
— Язык-то втяни, ведь откусишь на первой колдобине.
Давыдка послушался. Скоро дорога уперлась в подъем, свернула направо: это был путь вдоль Тучной Ряшки к Накою. Здесь, на левом берегу, почему-то никто никогда не селился. Легенда гласила, что именно этим берегом шел на Москву войной давно уже причисленный к лику святых князь Михаил Ярославич Тверской, а этого святого, как и Александра Невского, по личным причинам арясинцы недолюбливали. Да и вообще чего хорошего в этом левом береге — нешто мало места на Арясинщине, нешто уж и на правом негде построиться да шелковицей, да цикорием на жизнь заработать?…
Наконец, вездеход взобрался на крутое взгорье — отсюда открывался вид на Арясин Буян, а дорога направо уводила через Суетное к Выползову.
— Глуши мотор, — сказал Богдан. Все, кто ехал в вездеходе, включая самого Давыдку, вышли наружу. Река была темна, а город на другой ее стороне жил своей ночной, праздничной жизнью. У причала Арясина Буяна в воде виделось что-то темное, с него доносились ритмичные крики.
Вскоре подъехали «фаэтоны», рядовые журавлевцы стали что-то устанавливать. Из кабины пятитонки вылезла теща Богдана, и никто не удивился, увидев, что ей, как человеку, садящемуся в стремя, подставил сложенные в замок руки еврейский акробат. У них шел оживленных, начатый, видимо, еще в кабине диспут; расслышать что-то внятное не представлялось возможным, но очень часто и с нажимом в этом споре повторялись слова «кит» и «слон».
Подошли и верблюды. Наконец, журавлевские мастера закончили сборку и слабый голос Кавеля Модестовича скомандовал:
— Включайте, олухи, чего уж там…
Мощный киммерийский «дракулий глаз» залил калиевым сиянием Тучную Ряшку от берега до берега. Темная масса возле Арясина Буяна оказалась небольшим старым пароходом отнюдь не речного вида, на слегка наклоненной палубе которого откалывали сложные па боевого танца — один, два, три… ровно восемь дедов очень ветхого вида. Через равные промежутки времени они замирали, издавали дружный вопль — и все начиналось сначала. Зрелище было впечатляющим: почище речи князя Курского с Кремлевского крыльца.
— Это еще что такое? — спросил Богдан Журавлева.
— Это моя «Джоита». Теперь мне разгрузить ее — и сниматься с места. Сам видишь, какой груз приехал…
Богдан наклонил голову к плечу, как всегда, стал похож на беркута. Журавлев больше ничего не объяснял, оставалось лишь присматриваться и прислушиваться.
— Кама те! Кама те! Кама те!.. — доносились с палубы ритмичные возгласы, потом деды резко топали правой ногой и орали — А-а-а! — Даже с берега было видно, что лица их налиты кровью. — Кама те! Кама те! Кама те! А-а-а!.. — было полное ощущение, что конца танцу и воплям не предвидится.
Любопытство взяло верх.
— Кавель Модестович, это кто такие?
Журавлев затянулся из глиняной трубки, выдохнул и словно нехотя ответил:
— Это центральный комитет коммунистической партии Новой Зеландии. Туда рейс был у «Джоиты». Разве не видно? Весь комитет, в полном составе…
Обалдел даже видавший все на свете, включая Дикого Мужика Ильина, Богдан.
— Но зачем? Кому они нужны?..
Кавель Журавлев затянулся еще раз, выпустил дым и устало посмотрел на чертовара.
— Вот и я, Богдан Арнольдович, тоже думаю: кому они нужны? Мне их заказали доставить. Мое дело маленькое — я заказ выполняю.
Богдан удовлетворенно кивнул. Такой ответ устраивал его полностью. Мало ли чего он в жизни сделал такого, о чем понятия не имел — на хрена ж это нужно.
Неслышно подошел Федор Кузьмич.
— Уже половина первого, Богдан Арнольдович. Мы тут с Гаспаром Пактониевичем прикинули: всего пять дней нам до выступления осталось… Если вы, конечно, хотите всю эту бомбежку прекратить. Ракеты в Карпогорах, видимо, закончились, но могут ведь и новые подвезти.
Богдан хотел — да еще как. Маорийский боевой танец в исполнении новозеландских коммунистов как-то даже на него подействовал. Словом, пора, пора. А то и вовсе работать не дадут. А с реки неслось яростное:
— Кама те! Кама те! Кама те!.. А-а-а!..
В полной темноте, в заледеневших прибрежных кустах, кабинетный рояль Марк Бехштейн тихонько подбирал к их пению мягкую шотландскую мелодию.
Державой править — это вам не экспедиции в Антарктиду посылать, Ваше Императорское Величество.
Василий Щепетнев. Седьмая часть тьмы
Подземный коридор все никак не кончался. Через каждые двадцать саженей со стены свисал небольшой светильник, но было этого мало, и каждый промежуток между светильниками с завидной точностью все в те же двадцать саженей знаменовался подозрительно густой темнотой. Попутчиков в такую дорогу император не взял бы и прежде. Теперь, после коронации императрицы и явления народу цесаревича, спутники стали тут нужны еще меньше. Царь пробирался подземным ходом из кремлевского Теремного Дворца в дом Боярина Романова, что на Варварке, где с начала восьмидесятых жил и плодотворно трудился оный боярин, точнее, великий князь Никита Алексеевич Романов, он же сношарь села Зарядья-Благодатского Лука Пантелеевич, из сентиментальных соображений хранивший липовый паспорт советских времен, где еще и вероисповедание не было проставлено, зато была указана фальшивая фамилия обладателя — Радищев. Нынче старик совершенно официально попросил государя зайти к нему в гости на чашку чая и на бублик-другой, — по-родственному, подземным ходом, чтоб не тревожить никого. Имел сношарь к императору некое дело, которым ни с кем не хотел делиться, а уход Отца Народа с Варварки (в отличие от ухода царя из Кремля) немедленно был бы замечен стерегущими Зарядье бабами.
Императорский подземный ход тоже стерегли отнюдь не атланты, — коих Павел, кстати, терпеть не мог, как и все прочие кариатиды, совершенно чуждые духу русского искусства. На бывшей Васильевской площади, глубоко под которой был проложен подземный ход, по зимней погоде сейчас коров не пасли. А ведь когда-то великий художник Суриков изобразил боярыню Морозову, лежащую в санях именно на этом месте, провозимую мимо Василия Блаженного в изгнание — а за что? За двуперстие… Странные люди были предки, такие пустяки их занимали. Что два перста, что три перста — во всех благость и лепота есть, митрополит Фотий приказал и доносов не рассматривать на то, что кто-то не так перекрестился. Может, не умеет, человек, а может, напротив, убеждения имеет.
