Снова и снова я прокусывал изуродованное закостеневшее запястье и прижимал его к ее рту, но так ничего и не добился.
Она умирала! А всю кровь, что она отдала мне, поглотило мое тело.
Чудовищно! Невыносимо смотреть, как жизнь моей Бьянки угасает, словно свечка. Было отчего лишиться рассудка.
Я немедленно поплелся к ступенькам, невзирая на боль и слабость, собрав все силы рассудка и сердца, и, поднявшись, отворил бронзовую дверь.
Оказавшись наверху, на набережной, я позвал гондольера:
– Скорее сюда! – И вернулся в дом, чтобы он последовал за мной, что он и сделал.
Не прошло и секунды, как я напал на бедного, ни в чем не повинного человека и выпил его кровь до капли, а потом, не в силах даже дышать от удовольствия и разлившегося по телу тепла, я вернулся в золоченую комнату, где оставил внизу у лестницы умирающую Бьянку.
– Вот, Бьянка, пей, у меня прибавилось крови, – сказал я ей на ухо, снова прижимая к ее губам рассеченное запястье. На сей раз крови было достаточно, она свободно лилась – не потоком, конечно, но уверенной струей; рот Бьянки сомкнулся, и она принялась вытягивать кровь из моего сердца.
– Да, пей, Бьянка, пей, милая Бьянка, – говорил я, а она отвечала мне вздохом.
Кровь поработила ее нежное сердечко.
Темное ночное путешествие только начиналось. Я не мог отправить ее на поиски жертв! Ритуал еще не завершился до конца.
Склонившись от слабости, словно горбун, я отнес ее в гондолу, вздрагивая от боли при каждом медленном, неуверенном движении.
И, усадив ее на подушки, бледную и красивую как никогда, наполовину очнувшуюся и способную ответить мне, я взялся за весло.
Сквозь густой туман, окутавший каналы, я направился в мрачные кварталы Венеции, в тускло освещенные места, изобилующие головорезами.
– Проснись, принцесса, – сказал я, – мы прибыли на поле битвы и очень скоро увидим врага. Тогда-то и начнется безмолвная война, которую мы так сильно любим.
От боли я едва мог удержаться в вертикальном положении, но, как часто бывает, те, кого мы искали, появились сами, чтобы первыми нанести нам удар.
Моя поза и ее красота представлялись им воплощением слабости, за что им немедленно пришлось поплатиться своей силой.
Я легко заманил в ее объятия молодого гордеца, обещавшего «доставить даме удовольствие, коль ей того угодно», и она без труда выпила роковую долю крови, а кинжал жертвы звенел на дне лодки.
Следующая жертва, развязный пьяница, зазывавший нас к себе с обещаниями отвести на пир, где нас с радостью примут, нашел свой конец в моих руках.
У меня едва хватило сил, но кровь вновь забурлила и закипела, исцеляя меня столь яростно, что могла посоперничать с увеличивавшейся болью.
Третьим нам попался бродяга, польстившийся на монету, которой я не обладал. Он достался Бьянке, невнятно проговорившей, что разочарована его хрупкостью.
Все происходило под покровом черной ночи, вдалеке от огней домов, подобных нашим.
Мы двигались дальше. С каждым убийством возвращалась сила Мысленного дара. С каждым убийством уменьшалась боль. С каждым убийством восстанавливалась плоть.
Но чтобы мне восстановиться, чтобы вернуть былую жизненную энергию, понадобится бесчисленное множество убийств, невообразимое число жертв.
Я знал, что без одежды похож на комок веревок, который окунули в деготь, и не представлял себе, какой кошмар творится с моим лицом.
Тем временем Бьянка очнулась от забытья и старалась пережить боль человеческой смерти; она очень хотела отправиться к себе домой за свежей одеждой, чтобы вернуться в золотую комнату в платье, подобающем моей невесте.
Она уже слишком много выпила смертной крови, и теперь ей требовалось очередное вливание моей крови, но она этого не знала, а я не рассказывал.
Я с неохотой уступил ее просьбе и отвез в палаццо, в беспокойстве подождав в гондоле, пока она не вышла ко мне в блистательном одеянии – кожа ее светилась, как белоснежные жемчуга.
Навсегда попрощавшись с домом, она вынесла немало свертков – всю одежду, которую ей хотелось забрать, все драгоценности и множество свечей, чтобы в укрытии нам не мешал треск факела.
Наконец мы остались вдвоем в золотой комнате. Она глядела на меня, таинственного молчаливого жениха в маске, и сияла от счастья.
Мы зажгли одну-единственную тонкую свечку.
Она постелила зеленый бархатный плащ, и мы сели на пол.
Я сидел по-турецки, а она поджала под себя ноги. Боль утихла, но по-прежнему представлялась ужасной. «Утихла» означает, что она не усиливалась с каждым вздохом, все тело ныло, но дышать стало легче.
Из бесчисленных свертков она извлекла отполированное зеркало с костяной ручкой.
– Держи, сними маску, если хочешь! – сказала она, и в ее овальных глазах отражалась решимость и храбрость. – Ты меня не напугаешь!
Я долго смотрел на нее, упиваясь красотой, изучая едва заметные перемены, внесенные Кровью, – она превратилась в преувеличенно роскошную копию самой себя.
– Я тебе нравлюсь, правда? – спросила она.
– Всегда нравилась, – ответил я. – В свое время я так сильно хотел передать тебе Кровь, что не мог тебя видеть. В свое время я не ходил к тебе в гости из страха, что воспользуюсь своими чарами – а тогда я обладал чарами! – и заманю тебя в царство Крови.
– Мне и не снилось! – изумилась она.
Я посмотрел в зеркало. И увидел маску. Я вспомнил название ордена: Таламаска. Я подумал о Рэймонде Галланте.
– Ты ничего не можешь прочесть в моих мыслях? – спросил я.
– Нет, – озадаченно ответила она. – Совсем ничего.
– Вот так всегда, – сказал я. – Потому что я – твой создатель. Правда, ты можешь читать чужие мысли...
– Да, – отозвалась она, – мысли наших жертв, а когда льется кровь, у меня бывают видения...
– Да, у тебя всегда будут видения, но не поддавайся соблазну испить невинной крови, ибо она окажется у тебя на руках.
– Я все понимаю, – подозрительно быстро отозвалась она. – Ведь Амадео рассказал мне все, чему ты учил его. Только злодея. Невинного – никогда. Я понимаю.
Я испытал очередной приступ чудовищной ярости из-за того, что двое невинных детей завели от меня секреты. Интересно, когда и каким образом Амадео изложил ей тайну?
Но я понимал, что сейчас не время ревновать.
Мне было ужасно грустно, что Амадео больше нет рядом. Нет. И его никак не вернуть. Амадео попал в руки тех, кто собирался заставить его совершать немыслимые вещи. Нельзя думать об этом. Нельзя. Я сойду с ума.
– Посмотри в зеркало, – предложила она.
Я покачал головой.
Я снял перчатку с левой руки и уставился на обтянутые кожей пальцы. Она в ужасе вскрикнула и сама устыдилась.
– Ты все равно хочешь увидеть мое лицо? – спросил я.
