Конечно, Павлову легко было сказать, чтобы я был в готовности номер один. Все эти зубные щетки, бритвы… как будто бы я не знаю, как все это делается — да, нам выдадут экипировку. Потом окажется, например, что нет носков. А в этих южных республиках, на перевалах, там даже летом холодно. Или еще что-нибудь. Что можно сказать точно — так это в экипировке чего-нибудь да будет не хватать. Поэтому, совсем не доверяя армейскому снабжению, я беру с собой все, что только можно.
Первым делом, обязательно — теплые носки, даже несколько. Так как стираной у меня оказывается всего одна пара, а еще две — в весьма пахучем состоянии, зажав нос я кладу их в полиэтиленовый пакет и плотно завязываю на узел — чтоб не пахло.
То же самое с бритвами. Все что есть — это уже пользованные, и все они мокрые в ванной. Поскребя себя по щекам определяю, какая из них поострей — и кладу в еще один полиэтиленовый пакет.
Тоже самое происходит с нестиранным термокостюмом (его я обнюхиваю в интимных местах и в подмышках), трусами и двумя майками. Из них лишь трусы — свежие, одни даже слишком, аж влажные, и тоже с майками — чистая лишь одна из двух.
Собрав все эти вещи я пакую их в старый рюкзак с одной оторванной лямкой, которую крепко привязываю узлом к другому оторванному концу.
Ну все. Я, вроде, готов.
* * *
Я сажусь перед телевизором в гостиной комнате, и под мерный и нудный перетреск кажущихся мне странными новостей засыпаю, но вскоре, как мне показалось, едва я уснул, мне звонит Павлов, сообщая, как он говорит, «очень неприятные новости», будто мне до них есть дело.
Так вот, Пашкевич, оказывается, как говорит Андрей — гнида, обманул нас, перенеся свою дурацкую пресс-конференцию на сутки вперед. Так что все, она уже состоялась, и предотвратить ее невозможно.
С другой стороны, из-за всех этих изменений на конференцию собрались всего две телевизионные иностранные группы, об одной из которых точно известно что давать в эфир пресс-конференцию Пашкевича она не будет.
— Вы подсуетились? — перебил я словесный поток Павлова.
— В том-то и дело! Нет! — Павлов, кажется, стал срываться на крик — что же там такое он мог сообщить, что эти ребята даже не стали запускать это в новостях?
Я не понимаю:
— Но это же именно то, что нам и нужно?
— Думаешь? А если это просто информация, которую они не будут разглашать, но передадут в свою разведку? Они не запустят ее именно потому, что испугались, будто их правительство потом накажет за разглашение чего-то важного?
После этого Андрей некоторое время сетует на «суку» — информатора, который вовремя не сообщил нам о произошедших изменениях.
Итак, Пашкевич сообщил нечто иностранным телевизионщикам, что они в свою очередь посчитали излишним оглашать.
— Ну а как вторая телевизионная группа? — спросил я — что с ней?
— Неизвестно. Они сейчас в Тыбы-Э-Лысы, судя по докладам наших информаторов — готовят материал к эфиру. Помешать им мы не можем. Остается уповать только на то, что этот телевизионный английский канал считается «желтым» до мозга костей, так что им никто не поверит, и все это будет восприниматься как очередная попытка с их стороны раздуть сенсацию на пустом месте!
* * *
Не далее как через полтора часа мы вновь встречаемся с Павловым — уже на летном поле, рядом с легким реактивным самолетом на восемь пассажиров:
— Что сказал Сумрачный? — спросил я Андрея, только поздоровавшись — если это, конечно, не гостайна.
— Сумрачный в связи с этими всеми пертрубациями велел нам срочно выдвигаться, ловить этого подонка, и, как он сказал, особо не церемониться с ним, если Пашкевич будет жив, но нетранспортабелен — допросить, хоть с применением крайних средств допроса, потом шлепнуть — и домой. Если совсем будет все плохо — просто шлепнуть. Это приказ. Сдохни, но Пашкевича либо доставь в Москву, либо шлепни. Но лучше все-таки прежде выудить из него все, что он знает…
* * *
Едва же мы приземляемся на территории южных союзников России, Павлову, встречающие нас наши военные, с ближайшей базы, передают запечатанное в конверте послание из Москвы.
Прочтя его находу, уже направляясь к машине, ждавшей нас неподалеку, в окружении военных Павлов сказал мне, что Пашкевич сошел с ума, и, по нашим данным, его бред во время проведенной им пресс-конференции не запустит в эфир вообще никто, даже очень желтый английский телеканал.
— Но он не угрожал нам вторжением на территорию наших соседей? — спросил я.
— Нет. Точно — нет. Если бы он об этом просто заикнулся, тогда бы его точно никто не выпустил в эфир, а ему это было не нужно. Он хотел огласки…
— Так что же он сказал? Есть видео?
Видео нет, но надежный источник сообщил, что на конференции Пашкевич обещал России настоящий апокалипсис, который якобы устроит нам армия зомби.
— Бред! — я делаю вид, что развеселился.
— Ага. Я же говорю — чокнутый!
— Тебя это смущает?
— Нет. А что такое?
— Ну, по идее-то он и должен был сойти с ума? — мы залезаем в машину, и я не свожу взгляд с лица Павлова, с удовольствием наблюдая его удивление.
Но он быстро берет себя в руки:
— Что ты имеешь в виду?
— Ему же вкололи лекарство, да? От которого люди с ума сходят.
Павлов мнется, даже более того — начинает каким-то образом странно скукоживаться:
— Ты-то откуда это знаешь?
— Приятель Сартакова докладывал Сумрачному об этом. По-моему так, если я не путаю, впрочем, в целом основную канву я помню точно.
— Да, да. Давно это было — на докладе по поводу нашего небольшого провала в МОГКР.
— Ну, не так уж и давно!
— Это так кажется тебе, потому что ты не сильно загружен! Но вот откуда ты знаешь, что от этой сыворотки люди с ума сходят?
— Саратаков сказал. — Я уже и не помню и сам, говорили ли мне об этом в Комитете.
— Да? Странно…
Но меня смущение Павлова уже не беспокоит. Я кое-что решил для себя, так что если они и решат, что я слишком в теме, меня это вряд ли коснется.
Павлов может спросить Сартакова об этом, откуда я знаю, как действует их «лекарство», только я не уверен, что при этом Александр Сергеевич сможет точно вспомнить, говорил ли он мне когда-нибудь о действии «сыворотки сумасшествия» или нет. Так что, скорее всего в этом случае он ответит, что если я это так сказал, то так оно и было на самом деле.
* * *
Итак, мы пребываем на некую военную базу в горах, где в этот момент, кажется, на ушах, как по тревоге стоял не только весь многочисленный персонал, но и техника.
После этого меня отводят в большую палатку-столовую, а Павлов, как он мне сказал, идет докладываться местному начальству.
