Лошади стояли на том же месте, где их и оставили. Возле них, забросанная ветками, срезанными с кустов, лежала Деметриче. Ложем ей служил пустой раскатанный вьюк. Лицо молодой женщины было по-прежнему бледным, однако мертвенной сизоватости в нем больше не наблюдалось. Деметриче спала.
Ракоци опустился рядом с ней на колени и покачал головой. Старое домотканое платье, в которое он успел обрядить ее перед отъездом, совершенно промокло.
Шум сражения сделался громче и неожиданно стих. Затем тишина нарушилась грубыми голосами чем-то занятых и переговаривающихся между собою людей. Так продолжалось какое-то время, потом прозвучал властный окрик, ответом которому были радостный гомон и топот множества лошадей.
— Похоже, наемников смяли, — прошептал Ракоци. — Победители обобрали убитых и отправились пировать. Нам тоже пора отправляться. Теперь нас не будут искать.
— Она очнется? — спросил Руджиеро. — Или мы снова завернем ее в мешковину?
Ракоци прикоснулся к лицу Деметриче. Влажные губы дрогнули, ресницы затрепетали.
— Она уже здесь, Руджиеро. — Он взял женщину за руку — Деметриче! — Оклик его был тих, как шелест ветра в ветвях. — Деметриче, проснитесь.
Она открыла глаза.
— Фран… ческо? — Рука ее вскинулась и безвольно упала. — Вы еще не ушли? — Она вдруг встревожилась. — Вам пора. Уходите.
— Не беспокойтесь. Все хорошо.
— Почему здесь так сыро? Они придумали новую пытку? Отвечайте же, не молчите! Меня пытали водой? — Деметриче приподнялась на локтях. В глазах ее вспыхнуло недоумение. — Но… мы не в тюрьме?
— Нет, — сказал Ракоци и умолк.
— Где мы? — Она замолчала. Недоумение в ее взгляде сменилось испугом. — Что это за место?
— Мы едем в Болонью.
Он молча ждал, когда к ней вернется память. Деметриче вздрогнула, потом села и поднесла руки к глазам. На запястьях виднелись два четких пореза — уже затянувшихся и словно бы давних. Ее зрачки изумленно расширились.
— Значит, это не было сном? Вы действительно вскрыли мне вены!
— Да. — Ему очень хотелось обнять ее, но он понимал, что этого лучше не делать. Потрясение чересчур велико. Ей надо привыкнуть к своему новому состоянию, и тогда… Что будет тогда, он не знал — Деметриче, вы были мертвы… Еще утром ваше мертвое тело висело в цепях на площади Синьории, и юнцы из Христова воинства разводили под ним огонь.
— В это трудно поверить. — Деметриче попробовала усмехнуться. — Что мы делаем здесь?
Ракоци улыбнулся в ответ.
— Мы прячемся. От стражников, от разбойников… Опасность вроде бы миновала, и все-таки нам следует поспешить. Обопритесь на меня, дорогая.
Она приняла помощь и крепко сжимала его руку, когда он вел ее к лошадям. Она старалась держаться, и он это понимал.
Уже сидя в седле, Деметриче спросила:
— Надеюсь, у вас есть сухая одежда?
— К сожалению, нет, — нахмурился Ракоци.
— Тогда что же в этих мешках?
После продолжительной паузы он ответил:
— Там грунт… из Римини. Земля вашей родины, Деметриче.
Тело ее внезапно ослабло, а сердце наполнилось леденящим ужасом первого понимания.
— Земля моей родины? — прошептала она.
— Потом вы поймете, как это важно. Чуть позже, когда начнете новую жизнь.
Не дожидаясь ответа, Ракоци толкнул свою лошадь коленями, и та потрусила к дороге, уже совершенно неразличимой в сгустившейся темноте.
* * *
Письмо флорентийского философа Марсилио Фичино к венецианской поэтессе Кассандре Феделе.
Кассандре Феделе, неоценимой и несравненной, Марсилио Фичино шлет свой привет!
От всего сердца благодарю вас за присланные стихи. Они пришлись весьма кстати, ибо апрель у нас был тревожным и обращение к вашей поэзии вселяло в мою душу покой.
Вы, конечно, уже слышали, что Савонаролу признали виновным в ереси, но, возможно, вам не известно, что приговор, ему вынесенный, приведен в исполнение. Это случилось пять дней назад на площади Синьории, еще, можно сказать, не остывшей от жара костров, на которых он сам предавал лютой казни ни в чем не повинных людей. Я испытал мистический трепет, увидев его тело, вздернутое над толпой. Группа фанатичных монахов кричала, что это и есть вознесение и что Господь забирает избранника в царство свое. Не знаю, слышал ли их Савонарола. Огонь развели сильный, и все скрылось в дыму.
Я никогда не восхищался Алессандро VI, однако не могу не считать, что тут он поступил мудро. Его суд был безжалостным, но на безумцев, подобных Савонароле, уговоры не действуют. Только жестокость может держать их в узде. Возможно, Борджа-и — Лара и впрямь находится на своем месте и его деятельность укрепит папский престол.
Флоренция еще не оправилась от пережитого ужаса. Синьория продолжает придерживаться порядков, заведенных доминиканцами. Впрочем, поскольку те обезглавлены, можно надеяться, что вскоре все вернется на круги своя. Не далее как вчера я встретил на улице женщину, украсившую себя венком, сплетенным из грубого вервия, и умилился. Тяжелые времена миновали. Христово воинство расформировано, и многие горожане достают из тайников вещи, в каких почему-то не видел пользы неистовый Джироламо. Не за горами день, когда Флоренция примет свой прежний облик, хотя мне до этого, наверное, не дожить.
И все же я благодарен Господу за то, что дозволил мне стать свидетелем нового ее возрождения. Чаяния Козимо[61], Пьеро[62] и Лоренцо не умерли — это несказанное счастье.
Я знаю, что Ракоци да Сан-Джермано удалось уцелеть и что сейчас он проживает в Венеции. При случае не сочтите за труд сказать ему от меня все ласковые слова. Он замечательный человек. Благородный, храбрый и много сделавший для нашего города. Флоренция помнит его.
Боттичелли весьма впечатлила гибель его кузины, шагнувшей в огонь во время печально памятного аутодафе. Я думаю, она была не в себе, но Сандро сильно мучается. Он почти ничего не пишет теперь.
Я откопал в библиотеке Лоренцо превосходные комментарии к Аристотелю и беру на себя смелость ознакомить вас с ними. Их вместе с этим письмом доставит вам нарочный кардинала Джованни. Самого Джованни во Флоренцию пока еще не пускают, но слугам его пути к нам не заказаны, и это хороший знак.
Будьте уверены в моей неизменной любви. Вы и представить не можете, что значила для меня ваша поддержка. Но Господь наш все прозревает и в Судный день, несомненно, узнает вас по сиянию, исходящему от вашей чистой души.
