Я коснулся алого пальцем – оно было горячим и чуть липким.
– Вы пришли, – раздался из-за двери негромкий голос, и она отворилась.
Я вспомнил, что еще не успел ни позвонить в нее, ни постучать.
– Добрый вечер, – его бархатный голос окутал меня, как теплый бисквит. – Я ждал, что вы придете.
Я наклонился, чтобы моя тень не зацепила рогами дверной косяк, и шагнул через порог.
Зал встретил меня сверканием начищенных бокалов в баре, абажурами с серебряным шитьем вокруг плафонов, паркетом, блистающим свежей краской, – и ароматом весеннего луга.
– Сегодня у нас в меню имитации, – спокойно и чуть торжественно сказал хозяин ресторана, словно и не было этих дней, недель, месяцев, лет, веков – сколько я уже страдал от этого всеобъемлющего, ненасытного голода?
Он повел рукой в сторону стола – и я послушно пошел и сел.
Мелькнула из-за моей спины белоснежная скатерть – я не оглядывался, потому что уже знал, что ничего не увижу, а может быть, уже и не желал ничего там видеть, – выплыли и опустились тарелки и столовые приборы.
– Рыба-голубь: рыба, в течение шести дней маринованная в голубином бульоне и вырезанная по форме грудки голубя…
Я молча смотрел на еду. Голод притаился во мне, как сжатая пружина, как застаревшая мина, – я знал, что еще чуть-чуть, и он рванет, разметав меня, мое сознание в мелкие, ничего не значащие ошметки.
– Цесарка с шоколадным мороженым: птичка пожарена без кожи и костей, кости пожарены отдельно и перегнаны в ароматизатор, а карамелизированная кожа добавлена в мороженое…
И тут голод взорвался.
Мир растаял, расплавилось время.
– Что вы сделали со мной?! – булькал я, захлебываясь не слезами, а слюной: везде, абсолютно везде была еда. В деревянных перекрытиях копошились хрустливые жучки-древоточцы, под полом шмыгали теплые мягкие мыши, в вентиляции утробно курлыкали нежные сочные голуби. По столу пробежал муравей – и я ощутил во рту кисловатый вкус его тельца. Да и само дерево стола, если его размочить и должным образом промариновать, тоже годилось в еду, годилось в голодный год – то есть в год, в который превратилась моя жизнь. И скатерть, ломкая, накрахмаленная, из чистейшего льна – она тоже могла быть сервирована, полита соусом и съедена. И камни стен, и штукатурка на них – все было потребно моему ныне луженому желудку. Весь мир превратился в огромный пряничный домик, в котором было съедобно все до малейшей крошки, съедобно без остатка. И даже я.
Кроме него.
Кроме того, кто сидел напротив меня.
Полуулыбка-полуусмешка-полуухмылка гибким червем изгибалась на его губах. Я следил за ней, пока меня вдруг не окатило жутким осознанием: это и есть черви. Жирные, сочные, бледно-розовые, два дождевых червяка шевелились, аккуратно вытянутые по его лицу, словно губы.
Да и само лицо…
С моих глаз будто сползала пелена, сходил какой-то морок – я видел его, видел это… существо, видел… Хозяина?
Это не был человек. И не животное. И не что-либо другое, могущее существовать, жить, дышать, двигаться – и вести любезные светские беседы. Не могущее делать ничего из того, что он делал все это время на встречах со мной.
Словно сошедший с аллегорических картин Джузеппе Арчимбольдо, он был соткан из множества… деталей? элементов? существ? продуктов?
Артишоки, брюссельская капуста, лобстеры, морские гребешки… Рыба, персики, кроличьи лапки… Яблоки и грибы, хлеб и оливки…
Он был грудой еды, величественным колоссом из пищи – которую нельзя было трогать, пока он сам не предложит. Пока не преподнесет свой дар – величайший дар, который может существовать под солнцем и луной: дар жизни. Которая идет рука об руку со смертью.
С его головы опадали гроздья рябины, а из-под ногтей выскальзывали ловкие угри. Утки и олени примостились в его волосах, и спелые колосья пшеницы кренились на его плечах.
– Кто вы?.. – прохрипел я, пытаясь вскочить со стула, но моя тень зацепилась рогами за потолочный плафон, и я так и застыл в скрюченном положении.
– Старые духи умерли, – сказал он. – Старых духов выселили с их земель – и они не смогли приспособиться к так быстро меняющемуся миру. Старые духи задохнулись в машинных выхлопах, запутались в электрических проводах, утонули в лужах мазута. Это не плохо, нет. Это всего лишь естественный ход колеса жизни.
Он торжественно встал. Плоды и рыбы падали с него к ногам.
– И теперь настал момент запустить его снова.
И голод снова омыл меня – но теперь это был очищающий голод, смывающий все наслоения, освобождающий мои разум и память. Или дарующий мне память новую?
Перед моими глазами встали леса далекого континента: скованные жестокой зимой, они застыли в смертоносном сне. Я шел по снежному насту, разводя руками хрупкие кроны, и мои рога переплетались с ветками.
И люди, завидев меня, разбегались, и вожди потрясали оружием, и падали на колени шаманы в попытках остановить меня.
Но не было им пощады и спасения – ибо то шел Я.
Великий, беспощадный, вечный, как сама зима, – и всеобъемлющий, как человеческое отчаяние.
И сквозь шум метели и скрип снега до меня донеслись их крики:
– Вендиго! Вендиго!
* * *
Хозяин смотрит на меня с неподдельной гордостью – как отец смотрит на свое дитя.
– Аппетит приходит во время еды, – говорит он. – Как долго я пытался тебя создать.
Я преклоняю колено.
– Иди, Вендиго.
И я иду.
И стейк «баттерфляй» вырезан из нежной мышцы верхней части тазобедренного отруба, стейк «флэт айрон» – из плеча, стейк «мачете» – с внутренней стороны ребер…
И ламбруско – прекрасное дополнение для плотных традиционных блюд, таких как тарелка мясных закусок, тальятелле с рагу, стинко, дзампоне, контекино…
И белое вино не подходит к грузинским блюдам с курицей или рыбой, потому что горячие грузинские блюда подают огненно-горячими, а холодное белое вино исчезает от контраста температур…
И кролик с грибным фрикасе и соусом из изюма и кедровых орехов…
И улитки с чесночным маслом…
И…
Максим Кабир
Межгалактические наемники. Сага
Они появились из ниоткуда, как обычно. Пульсирующие шары, обросшие щупальцами. Щупальца извивались, словно жаждали потрогать звезды, среди которых плыли в невесомости эти отвратительные прислужники гросс-адмирала Гершака.
– У нас проблемы, – передал по внутренней связи первый пилот Вик. Двери за его спиной разъехались, впуская в рубку разношерстную команду наемников.
– Неужели закончились острые крылышки? – спросил штурман Кит «Красавчик» Кросс. Сандра Фрагеза хохотнула и хлопнула Кросса по плечу.
– Очень смешно! – Вик ткнул пальцем в занимающий всю стену экран.
– Снова они… – процедил капитан Самаритянин. Рикптос гневно фыркнул.
– Фоморы! – сказал профессор Исигуро. – Пожиратели планет собственной персоной!
На экране гигантские шары разевали пасти, и, хотя у них не было глаз, плыли точно к «Мельмоту Скитальцу».
– А не желают ли они сожрать вот это? – Кит «Красавчик» Кросс вынул из кобуры бластер, стилизованный под антикварный земной револьвер.
– Дельное предложение! – Сандра Фрагеза вскинула импульсный нейтрализатор. Рикптос стиснул кулаки и взревел так, что профессор Исигуро зажал ладонями уши.
– Пообедать не дали… – вздохнул Вик и дернул рычаг, активизируя пушки на крыльях корабля.
– Говори, босс! – сказала Сандра Фрагеза нетерпеливо.
– Что бы ни случилось… – изрек капитан Самаритянин, и Коля Поликарпов подхватил его коронную реплику:
– Космос на нашей стороне!
Коля закрыл пятый том саги о межгалактических наемниках и окинул обложку восхищенным взором. Художник превзошел самого себя. Команда «Мельмота Скитальца» во всеоружии встречала врага, фоморы лопались от прямых попаданий, а внизу, вписанный в окружность «Голодной луны», скалил железные зубы ненавистный гросс-адмирал Гершак.
