Он рассказал бы, что новость огорошит Лару: Япония? Ты свихнулся? А Никита? А моя работа? А визы?.. Но в конце концов они решат рискнуть и начнут все с нуля в крохотной корпоративной квартире на окраине Токио, где после первого знакомства с иероглифами кандзи Лара пригрозит самоубийством.
«Семь лет!» – удивленно усмехнулся Коля. Время пролетело, как «Мельмот Скиталец», – опять детство звенит звоночком. Никита вырос – почти! – и овладел тремя языками, Лара посвятила себя дому, так и не выучив японский, вела популярный эмигрантский блог. Коля продвигался по карьерной лестнице. С окраины Поликарповы перебрались в просторную квартиру в центре столицы, неподалеку от отеля «Парк Хаятт», прославившемуся благодаря фильму «Трудности перевода». Иногда Коля скучал по Москве, но не по малой родине, где не бывал много лет. Мама с папой наскакивали в гости, а больше его ничего не связывало с захудалым промышленным городом.
– Вы не представляете, как я вас люблю! – объявил Коля, входя в квартиру.
– Потрудись описать, – велел Никита, отрываясь от электрогитары – презента на тринадцатый день рождения. Переболев джей-попом, он погрузился в мир западной рок-музыки и недавно заработал первые деньги, опробовав себя в качестве сэйю – артиста, озвучивающего героев аниме. Никита подарил свой голос говорящему еноту, но злился, если папа называл его «мой енотик».
– Итак, – сказал Коля, улыбаясь вышедшей из кухни Ларе. Лара прислонилась к стене и скрестила руки на груди. – Любовь сия есть безгранична, как космос, и в ней я самый счастливый на свете астронавт.
– Годится, – оценил Никита и послал отцу воздушный поцелуй. Коля поймал поцелуй на лету и спрятал за шиворот. Коснулся губами нежных губ Лары и захмелел от избытка щемящей нежности.
– Как работа?
– Ни слова о работе.
Никита заиграл «Дым над водой», а Коля закружил жену в танце. Лара хихикнула. И вскинула брови, когда Коля сунул пятерню под ремень ее джинсов:
– Что это вы надумали, Николай-сан?
– Надумал пригласить вас в ресторан.
– Да ну, я не готова!
– А ночью, лишь только уснет наш отпрыск…
– Я все слышу, – предупредил Никита, не прерывая музицирования. – Это кринж, па.
– Разве это кринж?
В кармане завибрировал мобильник.
– Мама звонит. Собирайтесь! – Коля шлепнул Лару по ягодице и бодро сказал в телефон: – Да, мамуль!
– Бабушке привет! – крикнул Никита. – И деду.
В динамике шуршало. Коле послышалось, что мама сказала «папамер». Забавно, устройство для измерения пап.
– Ты прерываешься, алло.
– Папа умер, – повторила мама.
Коля замолчал, опустошенный. Лара посмотрела вопросительно. Он сглотнул и спросил:
– Как? Инфаркт?
Лара охнула, все поняв.
– Несчастный случай. Упал с эскалатора в супермаркете. – Мама всхлипнула. – Скончался сразу.
В голове Коли возник отец: семидесятилетний мужчина с излишним весом и неискоренимыми вредными привычками. Мама ругала его за курево, но убила отца движущаяся лестница.
– Я прилечу, – сказал Коля. – Отпрошусь на работе, забронирую билеты и перезвоню. Мне очень жаль.
Рука с мобильником повисла вдоль тела. Лара прижалась к Коле, шепча сочувственные слова. Подбежал Никита и крепко обнял обоих.
Возвращение домой показалось муторным сном, какие снятся больному с высокой температурой. Утомительный перелет, Шереметьево, Ярославский вокзал, грохочущий поезд, тьма за окнами купе, попутчики, ядрено пахнущие носками. Скачок в прошлое, буквально: разница во времени между Токио и Москвой составляет шесть часов. Разница между Токио и городом областного значения, на вокзале которого Коля высадился, была неизмерима.
У подъезда хрущевки собирались соседи, друзья и коллеги отца, августовский ветерок трепал ленты траурных венков. Квартира встретила забытыми ароматами и занавешенными зеркалами. Мама держалась, Коля поцеловал ее в сухую прохладную щеку и пошел к гробу, стоящему на табуретках посреди гостиной. Папа в гробу был непоправимо желт. Дурная копия отца, кустарная восковая фигура из странствующего кабинета диковинок.
Коля взялся за бортик гроба.
В последний раз он видел отца прошлым летом: родители прилетали в Японию на неделю, вместе Поликарповы посещали остров Хонсю, фотографировали вулканы и купались в океане. Папа, не привыкший к азиатским блюдам, варил борщ, жарил шашлыки и вполголоса ругался с мамой, а перед сном пил с сыном виски и утверждал: «Скоро ваш император приползет к Путину милостыню просить!» А теперь у папы бумажный венчик на лбу и вата в ноздрях.
Коля любил родителей, но никогда не был с ними особенно близок. Редко созванивался, редко виделся, сам домой не приезжал. Он ощутил вину за свою эмоциональную холодность и погладил отца по плечу.
Дальше было отпевание, кладбище, мама расплакалась, когда стали забивать гвозди в крышку гроба, автобусы доставили скорбящих к ПТУ, в котором папа до своей пенсии преподавал радиомеханику. Какие-то люди похлопывали Колю по спине, соболезновали, спрашивали, помнит ли он их, и Коля лгал в ответ. У православия был вкус кутьи, голубцов и ужасной водки, чья ацетоновая горечь не смывалась с языка компотом из сухофруктов.
Наконец все завершилось. Гости разбрелись, Коля с мамой поехали домой на трамвае. Город за окнами был сер и пустынен, он походил на перловку, в которую добавили фрукты в виде немногих новеньких магазинов. Утром Коля пересек двор не озираясь, сейчас, ведя маму под локоть, он уделил внимание окружающему пейзажу. Знакомые сызмальства лавочки, облупленная ракушка летней сцены, сапожная мастерская, голубятня на курьих ножках, песочница. За теми ржавыми гаражами он выкурил свою первую сигарету. За тем доминошным столиком решался – и не решился – поцеловать Жанночку Фомину. Растрогавшись, Коля достал мобильник и повел окуляром камеры по двору.
– Когда обратно, сынок? – спросила старушка, которую он смутно помнил и которая была старушкой двадцать лет назад, а может и всегда.
– В четверг, – ответила за Колю мама.
– Так скоро? Зря. Погостил бы, никуда не денется твоя Япония. Разве что Америка опять ядерные бомбы бросит. – И старушка поковыляла кормить голубей.
До вечера Коля и мама перебирали отцовские вещи, складировали отдельно то, что хотели отнести в погреб, болтали о разном и были близки, как никогда прежде. В семь позвонила Лара, Коля рассказал про похороны, удивился расстоянию, отделяющему его от жены и сына. Сказал: «Я тоже, очень сильно».
Мама ушла на кухню. Юра поговорил с Ларой, скинул Никите видео, подписав: «Гляди, где я рос», и забрел в свою бывшую спальню. Сюда мама переселилась после его отъезда в Москву: не могла больше спать с отчаянно храпящим супругом. Из прошлой жизни остался лишь шкаф, доверху напичканный книжками. Запылившиеся корешки, приключения межгалактических наемников, занимающие полторы полки. Коля вспомнил, как бегал на почту забирать посылки от издательства. Сначала эту подростковую макулатуру, с возрастом – Саймака, Филипа Дика, Роджера Желязны, Стругацких.
Никита прислал комментарий: «Игровая площадка – бомба! Как из Ракун-Сити». «Сам ты raccoon», – написал Коля и послал эмодзи с енотом. Увидев картонку, лежащую на книгах, присвистнул: неужто не выбросили?! Взял находку в руки. К картону хозяин домашней библиотеки приклеил прямоугольник желтой бумаги с нарисованным минотавром. Минотавр свирепо раздувал ноздри. Криптон? Ролтон?
«Рикптос», – словно бы подсказал кто-то. Письмо, в котором Колю поздравляли со вступлением в Межгалактический клуб, пару лет висело на стене, пока его не вытеснили плакаты эмтивишных групп.
«Обязан… сражаться с гросс-адмиралом Гершаком и его свитой». Сколько радости приносило мальчику бесхитростное чтиво о космических сражениях!
– Сынок! – позвала мама. – Кушать иди.
Коля улыбнулся.
Мама выпила снотворное и вырубилась в тишине, которую больше не нарушит храп мужа. Коля поворочался на узкой кровати в бывшей своей спальне, понял, что не уснет, и включил свет. Фонари заливали двор мертвенной белизной, инкрустированной тенями деревьев. На торце ближайшего здания угадывался громадный силуэт кого-то рогатого: мурал, не замеченный днем.
