Наконец кобылка остановилась, но утешения в том было немного, ибо Падмири теперь абсолютно не понимала, куда ее занесло. Она прижалась к дрожащей шее животного и, в свою очередь, затряслась — вначале от пережитого ужаса, потом от слабости в руках и ногах. Ночь уже вступала в свои права, однако луна еще пряталась за горами. Отдышавшись, лошадь двинулась по тропе. Падмири только кивнула, чутье должно вывести умницу к людям, и хорошо — ведь иначе они пропадут. Правда, где люди, там стражники, но думать о них не хотелось. Все, чего ей хотелось бы, это прилечь и уснуть.
— Эй!
Внезапный окрик привел всадницу в чувство. Она встрепенулась и осознала, что умудрилась-таки задремать. Похоже, дальше тропа расширялась, на лужайке теснились конники, едва различимые в темноте. Первым ее побуждением было справиться, кто они, но Падмири сдержала этот порыв. Конники же не замедлили проявить любопытство.
— Кто тут? — вопросили из тьмы.
— Если ты приехал с дарами, приятель, то довольно поздненько, — пробормотал кто-то. — В храм уже не войти.
— Интересно, почему он молчит? — В третьем голосе прозвучала угроза. — Отвечай, или я примусь за тебя.
Падмири не знала, как быть. Молчание ничего хорошего ей не сулило, но позволить этим людям понять, что к ним подъехала женщина, тоже нельзя. Ночь, лес, темнота располагают к насилию. Воины падки до развлечений подобного рода. Неизвестно, что они могут с ней сотворить. Тишина делалась напряженной, и Падмири решилась на отчаянный шаг. Она приосанилась и, подражая голосу Бхатина, произнесла:
— Мне в храм и не нужно. Однако мой господин, наверное, уже там.
Верховые расхохотались.
— А ты, небось, все-таки не отказался бы поглазеть на то, что тебе недоступно? — предположил ближайший к ней воин.
— Я навидался всякого, — возразила Падмири, всем своим тоном выражая неудовольствие и слегка — в манере, присущей евнухам, — растягивая окончания слов.
— Нет, такого ты, брат, не видал. Сегодня, — в голосе воина появились хвастливые нотки, — чуть ли не сам Шива взойдет на алтарь.
— Замолкни! Придержи язык, нечестивец! — зашикали на болтуна сотоварищи, а тот, понизив голос, сказал: — Этот евнух мог видеть перса.
Воцарилось молчание, затем ближний воин с нарочитой небрежностью поинтересовался:
— Когда ты свернул на эту тропу?
— Не помню, — вполне искренне призналась Падмири, ощущая неприятную сухость во рту.
— Не видел ли ты кого-нибудь на пути?
— Видел каких-то селян с корзинами, а потом стало темно. — Язык ее сделался совсем непослушным.
— Что ж, дружок, — произнес чей-то вкрадчивый голос, — ты нам понравился. Давай-ка слезай с лошадки. Прогуляемся до ближайших кустов.
— Я… я бы не прочь, — делано усмехнулась Падмири, — но мой хозяин меня за это прибьет. Он… очень ревнив. — Она надеялась, что намек рассмешит их и развеет возникшие подозрения. К тому же всем ведь известно, что евнухи очень трусливы. Пусть эти люди думают, что ее голос дрожит от страха перед хозяйскими оплеухами.
— Ну-ну, дружок, не ломайся. Сегодня ему уж точно будет не до тебя.
— Кто твой хозяин? — внезапно спросил верховой, подъехавший справа. Конники как по команде примолкли, и в ночном воздухе вновь повисла напряженная тишина.
Падмири зябко поежилась и произнесла первое пришедшее ей на ум имя:
— Бисла Аждагупта!
Это был весьма широко образованный человек, принадлежавший к одной из высших жреческих каст. Вряд ли эти грубые воины могли знаться как с ним, так и с его прислугой.
— Такого среди собравшихся нет, — пробурчал озадаченно кто-то.
— Это неудивительно, ведь хозяин поехал сюда не из дома и мог задержаться в пути. Я же, как мы с ним условились, закончил свою работу и направился к храму, чтобы встретиться с ним.
Неубедительное вранье. Таких вольностей не дозволяли даже рабам, ходившим в любимчиках у господ.
Конники приглушенно посовещались, затем самый вкрадчивый из них произнес:
— Слушай, дружок, мы можем показать тебе храм. И все, что сейчас там творится. Другим туда вход заказан, но мы тебя проведем.
Падмири похолодела, ибо по скрипу стремян и невнятному шарканью поняла, что двое всадников спешились и приближаются к ней.
— Ты увидишь, как сама Тамазрайши совокупляется с порождением Шивы, — продолжал уговоры вкрадчивый воин. — Такое не повторяется. Не ломайся, пойдем.
Падмири, пронзительно вскрикнув, всадила в бока своей лошади каблуки. Та чуть пошатнулась и рванулась вперед.
Послышались окрики, брань, кто-то горестно завопил:
— Баба! Братья, это была баба!
И тут же в лесу залаяло эхо, ему откликнулись взрыки встревоженного зверья. Падмири, не отвлекаясь на весь этот гвалт, гнала и гнала лошадку, сначала галопом, потом, когда тропа пошла в гору, размашистой рысью, затем, когда склон сделался совершенно крутым, позволила ей перейти на шаг. Кобыла всхрапывала, учащенно дышала, показывая, что силы ее на исходе. На вершине холма Падмири позволила своей спасительнице передохнуть, а сама прислушалась к ночи, чтобы понять, гонятся за ней или нет. Как ни странно, в лесу было тихо. То ли воины испугались засады, то ли пьянящему азарту погони они предпочли кровавое зрелище, какое сулил им храм.
Итак, одни злодеи отстали, но впереди могли ждать и другие. Падмири, поежившись, предпочла выбросить из головы эту мысль. Тишина ободряла, беглянка, позволив себе расслабиться, оперлась на луку седла. И застонала, жалея свое бедное тело. Она провела на лошади не так уж и много времени, а ей казалось, что эта дикая скачка продолжается уже несколько дней. Суставы ее онемели, спину ломило, а ягодицы, наверное, истерлись до дыр. Интересно, как облегчают свои страдания новобранцы-кавалеристы, чем они смазывают свои задницы после конной муштры? Падмири вдруг покраснела. Не от грубости пришедшей в голову мысли, а от сознания, что ей следовало бы призадуматься совсем о другом.
Видимо, Сен-Жермен все-таки схвачен и его хотят принести в жертву Кали. На то указывали и предсмертный бред злосчастного перса, и некоторые намеки конников, охраняющих храм. Так это или не так? Скорей всего, так, ибо и в том и в другом случае упоминалось о некоем порождении Шивы. Падмири не находила в своем постояльце черт, присущих этим мифическим существам. Наоборот, он, по ее мнению, весьма выгодно от них отличался. Но у других имелись серьезные основания считать его именно таковым.
Вставал вопрос: что же теперь делать? И разрешить его было совсем не легко.
Пустив лошадь шагом, беглянка принялась размышлять.
