И, подхватив перчатку, Пол удалился.
– Елена, время пришло. Ты готова? – спросил он через час, входя в комнату.
– Я готова.
Елена поднялась, простерла к нему руку. Выражение гордости на ее лице мучительно контрастировало с беспомощностью этого жеста.
– Они уехали в Холл, и мы должны следовать за ними. Нет смысла тянуть долее, мы ничего не выиграем. Предъявлять свои права нам придется, основываясь на тех доказательствах, которые уже добыты. Либо, выжидая случая получить последнее звено этой цепи, мы неминуемо проиграем. Маскарад меня утомил. Я хочу быть самим собой и наслаждаться тем, что завоевал – пока не утратил обретенного.
– Что бы ни случилось, Пол, не забывай: мы должны держаться вместе, делить на двоих удачу и невезенье, как всегда и было. Без тебя мне не жить, ведь ты составляешь для меня весь мир. Не бросай меня, Пол.
Елена приблизилась к нему неуверенной походкой и почти повисла на его сильной руке; казалось, расцепи она пальцы – и неминуемо упадет. Пол обнял ее и, в задумчивости гладя в незрячее лицо, что прижалось к его плечу, заговорил:
– Mia cara [8], ответь: твое сердце и впрямь будет разбито, если в последний момент я сдамся и не произнесу роковых слов? Боюсь, как бы мужество не подвело меня, да и в целом, я был бы рад оставить их в покое и простить им наши с тобой прежние невзгоды.
– Нет, нет, не отступайся! – вскричала Елена почти с яростью, и ее лицо вспыхнуло, ибо пробудилась от дремы пылкая натура южанки. – Ты так долго этого ждал, столько сделал, столько выстрадал… Неужели ты теперь упустишь свою награду? Ты дал мне обещание, и ты должен его сдержать.
– Простив их, мы явим величие наших душ! Это так прекрасно – заменить проклятие благословением. Давай позабудем о старой вражде, давай исправим прежнюю ошибку. Ведь они непричастны к нашим бедствиям, и разве не жестоко будет свалить грехи давно почившего человека на их невинные головы? Миледи и так уже настрадалась, а Лиллиан – почти дитя, беззаботное, не готовое противостоять буре. Поверь, Елена, милосердие превыше справедливости!
Пол говорил с глубоким чувством, и Елена, казалось, уже готова была сдаться, но имя Лиллиан произвело в ней внезапную перемену. Лицо побледнело, темные глаза вспыхнули недобрым огнем, в голосе зазвенела беспощадность, в то время как хрупкие руки обнимали Пола все крепче.
– Я не позволю тебе отступить! Мы с тобой тоже ни в чем не виноваты, а страдали больше, чем они. Мы заслуживаем того, что наше по праву, а касательно грехов – их нет на нас, нам нечего искупать. Продолжай наше дело, Пол, и забудь сентиментальный вздор, который не достоин мужчины.
Нечто в ее словах больно кольнуло, даже ранило молодого человека. Пол помрачнел, отстранил от себя Елену и бросил:
– Да будет так. Уезжаем через час.
В тот же день, вечером, леди Тревлин и ее дочь находились вдвоем в восьмиугольной гостиной своего поместья. Спускались сумерки. Свечей еще не принесли, но в большом камине пылал веселый огонь, и в его красноватых отблесках белокурые волосы Лиллиан отливали золотом, а на щеках миледи розовел слабый румянец. Лиллиан сидела в низком кресле возле камина; взор ее был устремлен на угли, а где витали мысли – оставалось только догадываться. Миледи лежала в нише на кушетке и пытливо смотрела на дочь, юное личико которой носило теперь печать тоски, что крайне беспокоило леди Тревлин.
– Ты сама не своя, дорогая, – наконец не выдержала миледи, нарушив долгое молчание. Заговорить ее вынудил невольный вздох Лиллиан, которая вдобавок вся как-то обмякла в своем кресле.
– Да, мама, ты не ошиблась.
– Что с тобой? Тебе нездоровится?
– Нет, очевидно, бурная светская жизнь мне пока не по годам. Ты предупреждала меня, что Лондон утомителен, и вот я сама убедилась в твоей правоте.
– Значит, ты бледна и подавлена только из-за усталости? Значит, по этой причине мы так скоропалительно вернулись домой?
Лиллиан, правдивая душа, помедлила всего мгновение, прежде чем ответить:
– Нет, мама, есть и другие причины, которые меня волнуют. Только не спрашивай о них, пожалуйста.
– Как же не спрашивать? Откройся мне, доченька. Тебе встретился какой-то человек? Может быть, ты получала письма, или тебе досаждали иными способами?
Леди Тревлин говорила с нехарактерной для себя энергичностью, она даже приподнялась на локте, и в ее глазах явственно читались подозрение и тревога.
– Нет, ничего такого. Проблемы касаются моих чувств, – молвила Лиллиан, с удивлением взглянув на мать, причем при последних словах, которые она произнесла как бы нехотя, ее личико выразило девичью стыдливость.
– Значит, это всего лишь влюбленность, так, милая? Слава богу!
И миледи снова легла, испытывая явное облегчение.
– Поделись со мной, доченька. Поверь, нет лучшей конфидентки, чем родная мать.
– Ты такая добрая, мамочка! Может статься, ты и впрямь исцелишь мое сердце… А все же мне очень стыдно, – прошептала Лиллиан. Затем, поддавшись неодолимому импульсу поискать сочувствия и помощи, она едва слышно добавила: – Я настояла на отъезде, чтобы не видеться с Полом.
– Потому что он любит тебя, Лиллиан? – уточнила миледи, хмурясь и в то же время невольно улыбаясь.
– Нет. Потому что он меня не любит.
Бедняжка закрыла руками свои пылающие щечки, смущенная до крайности – ведь она невольно призналась, что безответно влюблена.
– Быть такого не может, доченька. Сама я бы только радовалась, если бы Пол не любил тебя; с другой стороны, мне больно видеть, как ты страдаешь от этой мысли. Однако помни, Лиллиан: Пол тебе не пара, и выброси из головы эту привязанность, ибо она преходяща и выросла исключительно из прежних твоих отношений с этим человеком.
– Но ведь он благородного происхождения, а теперь еще и ровня мне, поскольку добыл состояние. А что до ума и душевных качеств, Пол одарен куда щедрее, чем я, – вздохнула Лиллиан, все еще не открывая лица, ибо слезинки сочились меж тонких пальчиков.
– Допустим. И все же этот человек окутан тайной, и я чувствую к нему неприязнь, хотя вроде бы знала его с лучшей стороны. Уверена ли ты, милая, что Пол не влюблен в тебя? На его лице я не раз читала совсем противоположное, а когда ты взмолилась об отъезде из Лондона, я подумала, что и ты догадалась о его любви и из милосердия решила избавить его от страданий.
– Нет, мама, это бегство – ради меня самой. Пол любит Елену и женится на ней, даром что она слепая. Он так сказал, и выражение его лица не оставило мне надежды. Потому-то я и сбежала, желая скрыть свое горе, – всхлипнула бедняжка Лиллиан в полном отчаянии.
Леди Тревлин поднялась, подошла к дочери и, устроив ее головку на своей груди, стала гладить золотистые волосы.
– Девочка моя, слишком рано ты узнала муки любви. Я наказана за то, что проявила слабость, ибо из-за моего попущения тебе открылся высший свет с его своеобразной атмосферой, – ласково заговорила миледи. – Ничего не поделаешь, за капризы приходится платить. Но, милая Лиллиан, призови на помощь гордость, исторгни из сердца эту любовь, от которой не будет проку. Не могли нежные чувства глубоко укорениться, ведь твое знакомство с Полом-мужчиной было совсем коротким, и едва ли ты влюбилась безнадежно. Помни: есть и другие молодые люди. Многие из них лучше, отважнее, чем Пол, и более достойны моей доченьки. А еще помни, что жизнь продолжается и сулит тебе неведомые новые радости.
– Не волнуйся, мамочка, я не опозорю тебя, не уроню своего достоинства, выброшу из сердца сентиментальную блажь. Я вполне способна справиться со своим чувством. Дай мне время, и увидишь – я стану прежней.
Лиллиан вскинула подбородок с видом гордым и решительным, который немало порадовал ее матушку, и вышла, чтобы наедине с собой облегчить сердце. Когда она исчезла, леди Тревлин испустила глубокий вздох, сложила ладони в благодарственной молитве и с явным облегчением проговорила:
