Да ладно, брось, считай давай. Начни с пальцев ног, как тебя учили.
Ну да… почему нет?
Раз, для ступней и для пальчиков ног, десять милых свиняток – лежат к боку бок.
Да, если учесть, что восемь из этих милашек забавно скрючены, а большие пальцы напоминают набалдашники крикетных молоточков.
Два, для левой и правой ноги, они так прекрасны, стройны и длинны.
Ну, не то чтобы очень стройны и длинны – в ней всего пять футов семь дюймов росту, да и талия, честно сказать, низковата, – но Джералд всегда ее уверял, что ноги у нее по-прежнему очень даже сексапильные, и вообще это одно из главных ее достоинств. Джесси всегда умилялась этим горячечным уверениям, которые вроде бы были искренними. Но она все равно удивлялась: неужели он не замечает, что колени у нее раздуты и похожи на наросты на стволе дерева, а на бедрах скопился лишний жирок?
Три, для того, что у женщины есть. Женщина я – это нужно учесть.
Симпатичная штучка, конечно – и даже очень, по общему мнению, – но не сказать, чтобы что-то особенное. Не открывая глаз, Джесси приподняла голову, словно хотела взглянуть на ту самую – самую сокровенную – часть своего тела. Но ей и не надо было открывать глаза. С этой штучкой она прожила всю жизнь. С точки зрения эстетики, эта щель между ног, обрамленная колечками рыжих жестких волос, была не более привлекательной, чем плохо зарубцевавшийся шрам. Но, как ни странно, для мужской половины человечества эта в общем-то непримечательная штуковина – которая представляла собой лишь отверстие, окруженное мышечной тканью, – являлась чуть ли не манной небесной. Этакая сказочная долина, куда стремятся дикие единороги.
– Мать моя женщина, что за чушь, – сказала она и даже слегка улыбнулась, не открывая глаз.
Хотя… не такая уж и чушь. Эта щель – предмет вожделения любого нормального мужика – в смысле, гетеросексуала, – и вместе с тем они (мужики) питают к ней совершенно необъяснимое презрение, подозрение и ненависть. Все их шутки по этому поводу насквозь пропитаны злобой: Что такое женщина? Система жизнеобеспечения для влагалища.
Прекрати, Джесси, – осадила ее примерная женушка. Судя по ее возмущенному тону, эта тема была ей глубоко противна. – Немедленно прекрати.
«Чертовски хороший совет», – подумала Джесси и решила вернуться к своим упражнениям по релаксации. Четыре – это бедра (слишком широкие), пять – живот (слишком толстый). Шесть – грудь, которая, по мнению самой Джесси, была ее главным достоинством. Но она всегда подозревала, что Джералду не особенно нравится ее грудь, в частности из-за размытых контуров голубоватых вен под ее бледной кожей. Ведь у игривых девиц из его любимых журналов как бы и не было никаких кровеносных сосудов, а вокруг их сосков не росли темные длинные волоски.
Семь – ее слишком широкие плечи. Восемь – шея (которая когда-то была очень даже привлекательной, но с годами все больше и больше походила на цыплячью). Девять – подобие подбородка, и десять…
Погоди! Черт, остановись хоть на минуту! – бесцеремонно вмешался голос, который «сказал, как отрезал». – Что это за кретинская игра такая?
Джесси зажмурилась еще сильнее, напуганная его бешеной яростью и еще тем, что он звучал совершенно отдельно и как бы самостоятельно. Казалось, это был не ее собственный голос, а голос какого-то постороннего злобного существа, которое пытается бесцеремонно захватить ее сознание, как демон Пацузу, вселившийся в девочку в «Экзорцисте»[9].
Что, не хочешь отвечать? – спросила Рут Ниери, она же Пацузу. – Хорошо, может быть, этот вопрос слишком сложный. Ладно, Джесс, я его упрощу. Специально для тебя: кто превратил глупенькую расслабляющую считалочку Норы Кэллиган в гимн самобичевания и ненависти к себе?
Никто, – смиренно подумала она, но поняла, что взбешенному голосу Рут Пацузу такой ответ не понравится, и поспешно добавила: – Примерная женушка, это все она.
Нет, не она, – презрительно парировала Рут, так что сразу же стало ясно: жалкая попытка Джесси переложить вину на чужие плечи была ей противна донельзя. – Женушка глуповата и сейчас сильно напугана, но она в общем-то неплохая и всегда желала тебе добра. А у того, кто переделал считалочку Норы, были действительно злые намерения. Очень злые. Неужели ты этого не понимаешь? Неужели ты не видишь…
– Я вообще ничего не вижу с закрытыми глазами, – сказала Джесси, и ее голос дрогнул. Она хотела открыть глаза, но что-то ей подсказало, что этого делать не стоит. Так будет только хуже.
Так кто это, Джесси? Кто вдолбил тебе в голову, что ты никчемная уродина? Кто решил, что вы с Джералдом – прекрасная пара и что он твой Прекрасный принц, причем задолго до вашей встречи на той вечеринке? Кто придумал, что он – это именно то, что тебе нужно, именно то, чего ты заслуживаешь?
Огромным усилием воли Джесси заставила этот голос – все голоса, как она очень надеялась, – умолкнуть и вновь начала декламировать считалочку, но уже не про себя, а вслух.
– Раз, для ступней и для пальчиков ног, десять милых свиняток лежат к боку бок. Два, для левой и правой ноги, они так прекрасны, стройны и длинны. Три, для того, что у женщины есть. Женщина я – это нужно учесть. Четыре – крутые и крепкие бедра, пять – плоский животик, завидно до черта. – Она не могла вспомнить дальше (и, вероятно, к лучшему, потому что у нее были сильные подозрения, что Нора сочиняла эти стишки сама по типу дурацких плохо рифмованных сентенций из тоскливых журналов из серии «Помоги себе сам», которые валялись на столике у нее в приемной) и продолжила уже без рифмы: – Шесть – моя грудь, семь – плечи, восемь – шейка…
Джесси остановилась, чтобы перевести дух, и с облегчением отметила, что сердце колотится уже не так сильно. С бешеного галопа оно перешло на быстрый бег.
– …девять – подбородок, а десять – глаза. Глазки, откройтесь!
Она распахнула глаза, и залитая солнцем спальня развернулась вокруг нее ярким вихрем, какая-то новая и – на мгновение – почти такая же уютная, как в то первое лето, которое они с Джералдом провели в этом доме вместе. Словно время повернуло вспять и то волшебное лето семьдесят девятого вернулось назад. Тогда все это казалось сказкой, но давно уже превратилось в замшелую древность.
Джесси оглядела серые, обитые вагонкой стены, высокий белый потолок, играющий бликами света от отраженной воды, и большие окна по обе стороны кровати. Левое выходило на запад, открывая вид на пологий берег и ослепительно яркую голубизну озера. Вид из правого окна был куда менее романтичен – кусок подъездной дорожки и ее пожилой, купленный восемь лет назад серенький «мерседес», на котором уже кое-где появились пятнышки ржавчины.
