Закончив, она выходит обратно и видит, как он захлопывает багажник. Она ничего не спрашивает, но Билли все равно торопливо начинает объяснять:
– Что-то тряслось сзади, шумело. Оказывается, ослабло крепление запаски, – эта история не хуже других, и она не спорит. – Слышала этот грохот?
– Нет, – отвечает она и садится в машину.
Он выезжает с заправки и паркуется рядом с мотелем 6, и она ждет в одиночестве, пока он заходит в лобби, чтобы зарегистрироваться. Билли предлагает заплатить за комнату, так как это изначально была его идея, и она не возражает. Сидя в машине, она внимательно рассматривает небо через лобовое стекло, пытаясь различить звезды сквозь оранжево-белую дымку световой какофонии. Но те почти не видны. Заметны только самые яркие, а ведь она знает небо как свои пять пальцев (ей много раз это говорили). Она запоздало вспоминает, что они так и не выпили кофе на заправке.
Когда Билли возвращается, у него в руках небольшой бумажный конверт с логотипом мотеля, через неплотную бумагу просвечивает пластиковая карта с магнитной полосой.
– Я скучаю по настоящим ключам, старым латунным ключам, прикрепленным к большим кускам пластика в форме брильянта. Эти ключи можно было оставить себе как сувенир. Но из этого, – она сделала паузу, указав на конверт, – сувенира не выйдет.
– Откуда ты? – спрашивает он, втискивая машину в пустое пространство около их комнаты. – Никак не могу определить твой акцент.
– Разве это важно?
Она пожимает плечами, и это все, чем ему приходится довольствоваться в качестве ответа. Никто из них больше ничего не говорит. Возможно, они прошли тот момент, когда разговоры необходимы. Так бы она ответила, если бы ей задали этот вопрос. Ночь в самом разгаре, ее не нужно подгонять болтовней.
Внутри она подходит к раковине и брызгает ледяной водой на лицо и заднюю сторону шеи. Билли включает телевизор, выбирает канал, где круглосуточно крутят старые фильмы, и уменьшает громкость. Она не узнает фильм, но он черно-белый, и это ее полностью устраивает: помогает сгладить впечатление от вычурных несочетающихся обоев и покрывала, уродливого ковра и еще более уродливой картины, висящей над широкой кроватью.
– Мне было всего четырнадцать, когда я в первый раз… – начинает он, но она опускает влажный палец на его губы, заставляя замолчать.
– Это неважно. Ни для меня, ни для кого-либо еще. – И тогда он садится на край кровати и смотрит, как она раздевается. Она худенькая – но не настолько, как ему казалось, – с маленькой грудью и плоским животом. Волосы на лобке такие же черные, как и на голове, и образуют внизу живота букву V. Она аккуратно складывает свою выцветшую, истрепанную дорогой одежду, что удивляет его больше, чем красный треугольник, вытатуированный между лопатками. Он спрашивает, что обозначает рисунок, и она говорит, что это старый алхимический символ огня, хотя он также может значить и многое другое. Он спрашивает, где она его сделала, и она честно отвечает, что не помнит.
– Но это было очень давно, – говорит она и начинает его раздевать. Стягивает через голову футболку, расстегивает пряжку ремня, и тогда Билли берет все в свои руки. Кровать мягка и прохладна, белые простыни пахнут тяжелым фруктовым запахом кондиционера для белья. Когда он целует ее, на его губах остается привкус пепла, но он ничего не говорит. Она забирается на него, и он легко в нее проникает. Он кончает почти сразу, но ее это не волнует, она шепчет успокаивающие слова в его левое ухо и с силой трется своими бедрами о его. Ему приходит в голову, что все это сон, потому что все вокруг слишком нереально. Многие годы единственным способом снять напряжение были собственные руки и тюбик увлажняющего геля. Слова, которые она шепчет ему, вспыхивают в сознании так ярко, что он не уверен, что не видит их сквозь сомкнутые веки. Она скачет на нем, ее зубы и язык, слюна и нёбо отдают пеплом, как и видения, которые льются с ее губ – ослепительные, изысканные призраки огненных катастроф. Он снова кончает. Он распахивает глаза и хватает ртом воздух; она улыбается и целует его.
– Закрой глаза, – говорит она тоном, в котором почти сквозит злоба. – Держи их закрытыми. Зажмурься так крепко, как только сможешь.
Билли слушается, и он понимает сейчас, что яркие видения – не столько то, что она хочет ему показать, но то, что ему нужно увидеть.
– Хороший мальчик, – шепчет она и кладет ладони на его голову. Они любили друг друга в таком темпе и с такой силой, что позже в своем блокнотике, служившем ему дневником, он напишет: «Это был жесткий секс. Мне казалось, что она чуть ли не насилует меня. Но это не было изнасилованием». А еще он опишет, насколько тихой она была, как раздражающе тихи были ее оргазмы. Но в основном он будет писать об огнях.
Он напишет: «Я думаю, она была уроженкой Гавайских островов. Она была гавайской женщиной, а ее прапрапрабабушка занималась любовью с богиней Пеле».
Она скачет на нем, и языки пламени пляшут у него в голове, лижут изнутри его веки и дешевые обои комнаты в мотеле.
– Это мой подарок, – шепчет она, – единственный подарок, который я могу сделать.
На мгновение перед его глазами мелькает другая летняя ночь, 18 июля, за тысячу девятьсот сорок пять лет до того дня, как он увидел ее на обочине федеральной магистрали в Айове. Он стоит на римской улице, рядом со скоплением лавок неподалеку от Большого Цирка. С полнолуния прошло две ночи, и огонь уже разгорелся. Он будет гореть шесть дней и семь ночей; Нерон обвинит христиан в поджоге.
Билли чувствует ее ладони, ее короткие ногти впиваются ему в голову, возможно оставляя кровавые царапины. Но он не открывает глаз и не просит остановиться.
Мгновения проходят, унося столетие за столетием, Рим исчезает, и он оказывается на берегу реки Сумидо, перед разделенным на кастовые кварталы японским городом Эдо. 2 марта 1657 года, ураганной силы ветер с северо-запада раздувает пожирающее город пламя. Бамбук все еще сухой после прошлогодней засухи. Но Билли почти не чувствует ветра, тот едва касается его. Небо над головой заволокло дымом, подсвеченным пламенем, его серо-черные клубы будто бы сошли со страниц книг Данте или Мильтона. В следующие три дня погибнет больше ста тысяч человек.
Вот он сидит в окружении множества людей под куполом цирка братьев Ринглинг, Барнума и Бейли. Это влажный июльский день 1944 года, и высоко над его головой летающие акробаты Валленда только-только начали свое представление с трапецией. В течение нескольких секунд шатер загорится. Материя пропитана смесью парафина и неэтилированного бензина, чтобы сделать ее водоотталкивающей. Меньше чем за восемь минут весь шатер будет объят пламенем, и тающий парафин напалмом обрушится на головы семи тысяч человек, пытающихся спастись от огня. Под конец Билли кажется, что он слышит крики диких животных, но нет, говорит она, нет, это голоса людей. В тот день не погибла ни одна из хищных кошек, ни один слон или верблюд.
