— Я хотела только взглянуть, — произнесла Элен, — на картину!
Жужжание продолжалось: звук сонного полдня далеко отсюда. Человек в дверях не двигался.
— Ну… я увидела все, что хотела.
Она надеялась, что произойдет чудо и эти слова заставят человека посторониться и пропустить ее. Но он не двигался, а у Элен не хватало смелости бросить вызов и шагнуть к двери.
— Я должна идти, — сказала она Несмотря на ее усилия, страх отдавался в каждом звуке. — Меня ждут.
Она не лгала. Сегодня все приглашены обедать в «Аполлинер». Но до этого еще четыре часа. Ее не хватятся долго.
— Если вы позволите!..
Жужжание на какой-то момент затихло, и в тишине человек в дверях заговорил. Его ровная речь была почти так же сладка, как его запах.
— Пока нет нужды уходить! — выдохнул он.
— Меня ждут… ждут…
Она не могла видеть его глаз, но ощущала на себе его взгляд, и этот взгляд наводил дремоту, подобно песне лета в ее голове.
— Я пришел за тобой, — сказал он.
Она повторила про себя эти четыре слова «Я пришел за тобой». Даже если они означали угрозу, они не звучали как угроза.
— Я не… знаю тебя, — ответила она.
— Не знаешь, — прошептал человек — Но ты усомнилась во мне!
— Усомнилась?
— Тебя не удовлетворило то, что пишут на стенах. Поэтому мне пришлось прийти за тобой.
Сонливость обволакивала ее разум, но она осознала суть сказанного человеком Он был легендой, а Элен своим неверием обязала его показаться и продемонстрировать руку. Элен тут же взглянула и увидела: да, одна рука отсутствовала. Вместо нее был крюк.
— За это следует наказать, — объявил он. — Они говорят, что твои сомнения проливают невинную кровь. Но я отвечаю: для чего кровь, если не проливать ее? А тщательное расследование со временем закончится. Полиция уберется, камеры найдут для съемки какой-нибудь новый ужас, и снова можно будет спокойно рассказывать истории о Кэндимене[4].
— Кэндимен? — переспросила она. Язык едва выговорил это невинное слово.
— Я пришел за тобой, — прошептал он так ласково, что в воздухе сгустился соблазн. Потом он двинулся через проход на свет.
Она знала его. Нет сомнения, она всегда знала его тем участком души, где таится страх. Это был тот, кто изображен на портрете. Художник не фантазировал: картина, кричавшая со стены, в каждой детали повторяла черты человека, на которого сейчас уставилась Элен. Он был ярким до пошлости: плоть восковой желтизны, бледно-голубые тонкие губы, безумные сверкающие глаза — зрачки словно усыпаны рубинами. Его куртка была сшита из лоскутьев, штаны тоже. Элен подумала, что он выглядит почти комично в своем измазанном кровью шутовском наряде, со слоем румян на желтушных щеках. Но люди нуждались в таких зрелищах и подделках. Чтобы поддерживать их интерес, нужны чудеса, убийства, демоны, вызванные из тьмы, разверзшиеся могильные камни. Дешевая мишура таит глубокий смысл. Яркое оперение не только скрывает — оно привлекает.
И Элен была почти околдована его голосом, яркими красками, жужжанием, доносившимся из его тела. Но она сопротивлялась восхищению. Под этой оболочкой таилось чудовище. Набор его лезвий лежал рядом, еще мокрый от крови. Станет ли оно колебаться перед тем, как перерезать горло Элен?
Когда Кэндимен приблизился, Элен резко нагнулась и, сорвав с постели одеяло, бросила в него. Плечи его осыпал дождь лезвий и сластей. Одеяло его ослепило. Но в тот момент, когда Элен хотела выскользнуть, подушка, лежавшая на постели, скатилась.
Это оказалась вовсе не подушка. Что бы ни вместил в себя злосчастный белый гроб, покоившийся на катафалке, там не было тела малыша Керри. Тело находилось здесь, у ее ног, повернутое к ней бескровным лицом. Голый труп покрывали страшные отметины.
Элен ощутила этот ужас за один короткий миг между ударами сердца, а Кэндимен уже сбросил одеяло. Куртка его случайно расстегнулась, и Элен увидела — ее чувства протестовали против такого зрелища, — что туловище его сгнило, и в пустых дырах поселились пчелы. Они кишели в грудной клетке, покрывали шевелящейся массой остатки плоти. Заметив отвращение, Кэндимен улыбнулся.
— Сладкое к сладкому, — прошептал он и потянулся крюком к ее лицу.
Она больше не могла ни видеть свет из внешнего мира, ни слышать детей, играющих во дворе. Пути назад из этого безумия не существовало. Все заслонил Кэндимен. Элен не могла сопротивляться, силы покинули ее.
— Не убивай, — выдохнула она.
— Ты веришь в меня? — спросил он.
Она с готовностью кивнула.
— Как я могу не верить?
— Тогда почему ты хочешь жить?
Она не поняла, но побоялась, что ее непонимание окажется роковым, и ничего не ответила.
— Если бы ты научилась у меня хоть чему-то, — сказал монстр, — ты бы не умоляла о жизни.
Голос его понизился до шепота.
— Я — лишь слух, — пел он ей на ухо. — Это благословенное состояние, поверь. О тебе шепчутся на всех углах, ты живешь в снах людей, но ты не обязан быть. Понимаешь?
Ее утомленное тело понимало. Ее нервы, уставшие от непрерывного гула, понимали. Сладость, которую он предлагал, была жизнью без жизни: стать мертвой, которую повсюду поминают, получить бессмертие в сплетнях и граффити.
— Стань моей жертвой, — сказал он.
— Нет… — пробормотала она.
— Я не принуждаю тебя, — ответил он, как истинный джентльмен. — Я не обязываю тебя умереть. Но подумай, подумай. Если я убью тебя здесь… если я распотрошу тебя… — Он провел крюком вдоль будущей раны. Линия шла от паха до горла. — Представь, как люди прославили бы это место в пересудах. Они указывали бы пальцем, проходя мимо, и говорили: «Она умерла здесь, женщина с зелеными глазами». Твоя смерть превратилась бы в сказку, ею бы пугали детей. Любовники вспоминали бы о ней, чтобы крепче прильнуть друг к другу.
Элен не ошиблась: он соблазнял ее.
— Есть ли более легкая слава? — спросил он.
Она покачала головой.
— Я бы предпочла, чтобы меня забыли, — ответила она, — чем так вспоминали.
Он пожал плечами.
— Что знает добро? — спросил он. — Пока его всему не научит зло. — Он поднял руку, увенчанную крюком. — Я сказал, что не принуждаю тебя умереть, и я верен своему слову. Но позволь хотя бы поцеловать тебя.
Он двинулся к ней. Элен пробормотала какую-то бессмысленную угрозу, на которую он не обратил внимания. Жужжание усилилось. Мысль о прикосновении его тела, о близости насекомых была отвратительной. Элен подняла тяжелые как свинец руки, чтобы защититься.
