На углу улицы появился человек, он повернулся и свистнул. Большая восточноевропейская овчарка возникла у его ног, и оба они отправились дальше, к собору.
— Собака, — пробормотала Элен.
— Что?
Из-за всего случившегося она забыла об этом, а теперь вспомнила свое потрясение, когда собака прыгнула на окно.
— Какая собака? — настаивал Тревор.
— Сегодня я вернулась в квартиру, где снимала граффити. Там была собака. Запертая внутри.
— Ну и что?
— Она умрет с голоду. Никто не знает, что она там.
— Но, может быть, ее специально заперли там, как в конуре?
— Она так шумела, — возразила Элен.
— Собаки лают, — ответил Тревор. — Вот и все, на что они годятся.
— Нет… — сказала Элен очень спокойно, вспоминая звуки внутри заколоченного дома. — Она не лаяла.
— Забудь о собаке, — предложил Тревор. — И о ребенке. Тут ничего не поделаешь. Ты просто прошла через это, получила опыт.
Элен подумала о том же самом чуть раньше, но не могла подобрать слов, чтобы сформулировать свои мысли — ее уверенность рухнула за несколько последних часов. Никто никогда не приобретает опыт просто так, опыт всегда накладывает на человека свою метку. Иногда это лишь царапина, а порой тебе отрывает руки и ноги. Она не знала, насколько серьезно теперешнее ранение, но чувствовала: оно намного глубже, чем можно представить. Это ее пугало.
— Выпивки больше нет, — сказала она, выливая последнюю каплю виски в свой стакан.
Тревор как будто получал удовольствие от собственной предупредительности.
— Я сбегаю, да? — спросил он. — Одну или две бутылки?
— Давай, — ответила она. — Если не трудно.
Он отсутствовал всего полчаса, а Элен предпочла бы, чтоб его не было подольше. Она не желала разговаривать, ей хотелось посидеть и подумать, несмотря на неприятное ощущение в животе. Хотя Тревор считал ее беспокойство о собаке ерундой — возможно, справедливо, — она не смогла удержаться и мысленно вернулась к закрытому дому, представила озлобленное лицо на стене спальни и услышала приглушенный рык животного, скребущего лапами заколоченное окно. Что бы ни говорил Тревор, она не верила, что это место используется в качестве временной собачьей конуры. Без сомнения, пес там заточен: он бегает кругами, вынужденный в отчаянии есть собственные фекалии, и с каждым часом его безумие усиливается. Она боялась, что кто-то ворвется туда, не зная, что ждет внутри. Например, дети в поисках дров для костра. Не то что бы она беспокоилась об их безопасности… Но собака, как только вырвется на свободу, придет за ней. Узнает, где она (так воображала опьяневшая Элен), и найдет по запаху.
Тревор вернулся с бутылкой виски, и они пили вместе, пока, далеко за полночь, ее желудок не взбунтовался. Элен заперлась в туалете. Тревор снаружи спросил, не надо ли чего, и она слабым голосом отослала его прочь. Когда она появилась часом позже, Тревор был уже в постели. Она не присоединилась к нему, а легла на софу и продремала до рассвета.
Убийство стало горячей новостью. На следующее утро оно заняло первые полосы всех бульварных изданий; заметки о нем стояли на видных местах и в серьезных газетах. Были фотографии потрясенной матери, которую выводят из дома, и другие — не особенно четкие, но впечатляющие, снятые поверх ограды заднего двора и через открытую дверь кухни. Что там, кровь на полу или тень?
Элен не утруждала себя чтением статей, ее головная боль усиливалась при одной мысли об этом Однако Тревор, который принес газеты, страстно желал обсудить новости. Элен не разобрала, было ли то продолжение его миротворческой миссии либо неподдельный интерес к делу.
— Женщина арестована! — воскликнул он, погрузившись в «Дейли телеграф». С этой газетой он имел политические разногласия, но насильственные преступления в ней освещались подробно.
Реплика привлекла внимание Элен независимо от ее желания.
— Арестована? — спросила она. — Энн-Мари?
— Да.
— Дай посмотреть.
Он передал газету, и Элен стала искать глазами заметку.
— Третья колонка, — подсказал Тревор.
Там было напечатано, что Энн-Мари взята под стражу для допроса. Следовало уточнить, сколько времени прошло от предположительного времени смерти ребенка до момента, когда о ней объявили. Элен перечитывала эти строки снова и снова, чтобы увериться, что поняла правильно. Да, верно: полицейский патологоанатом установил, что смерть Керри наступила между шестью и шестью тридцатью утра, а об убийстве не сообщали до двенадцати.
Она перечитала заметку в третий или в четвертый раз, но повторение не отменило ужасающих фактов. Ребенка убили до рассвета. Когда она приходила утром, Кэрри был мертв уже четыре часа. Тело находилось в кухне, в нескольких ярдах по коридору от того места, где стояла Элен, и Энн-Мари ничего не сказала ей. Та атмосфера ожидания — что она означала? Энн-Мари ждала какого-то знака, чтобы поднять трубку и вызвать полицию?
— Боже мой… — произнесла Элен, роняя газету.
— Что?
— Я должна пойти в полицию.
— Зачем?
— Надо сообщить им, что я заходила в дом, — ответила она. Тревор выглядел озадаченным. — Ребенок был уже мертв, Тревор. Когда я видела Энн-Мари вчера утром, Керри был уже мертв.
Она позвонила по телефону, указанному в газете для тех, кто располагает какой-либо информацией, и через полчаса за ней приехала полицейская машина. Во время двухчасового допроса Элен многое поразило; особенно то, что никто не сообщил о ней полиции, хотя люди несомненно видели ее возле места происшествия.
— Они не желают ничего знать, — сказал детектив. — Вы думаете, в подобных местах полно свидетелей? Если и так, они стараются не вылезать вперед. Преступление вроде этого…
— Оно единственное? — спросила Элен.
Детектив взглянул на нее поверх стола с царившим там беспорядком.
— Единственное?
— Мне рассказывали о некоторых случаях. Убийства. Этим летом.
Детектив покачал головой.
— Я не слышал. Была вспышка хулиганства, одна женщина попала в больницу на неделю или около того. Но никаких убийств.
Детектив ей понравился. Открытое лицо, в глазах приятная мягкость. Не боясь, что ее слова прозвучат глупо, Элен воскликнула:
— Зачем выдумывают подобную ложь? Про людей с выколотыми глазами. Ужасно.
Следователь почесал длинный нос.
— Мы тоже слышали, — подтвердил он. — Люди приходят и признаются в любой чепухе. Говорят ночь напролет о том, что они сделали. Или им кажется, будто сделали. Излагают мельчайшие подробности. Но стоит проверить, и все оказывается выдумкой. Фантазией.
