Как бывает в мгновения самоидентификации, Прохору померещилось, что если он окончательно признается себе, что он – мужчина, то реальность сразу унесёт его, как муравья, в трясину, выбраться из которой можно будет только через миллионы лет эволюции.
Этого не хотелось. Прохор вздохнул, пошевелил левой ногой, ощутив неизменность ступни и лёгкое возбуждение, и решил, что не будет сегодня бегать в парке, а выпьет крепкого кофе и сразу поедет в Коньково, к одной доброй вдове. Там и пообедает.
В эту минуту ещё один Прохор (далее – Прохор Ложный), верящий в незлую правду и распределение труда, в дружбу наций и Конституцию РФ, тот Прохор Ложный, который обычно даёт знать о себе тогда, когда Прохору Настоящему это совсем ненужно, он, этот мудак, очнулся и сказал:
– Воздержись от поездки в Коньково, зачем тебе эта похотливая вдова? Она устала тратить на тебя деньги. Лучше займись делами, подумай о трудоустройстве. А если отправишься в Коньково, весь день пропадёт.
Прохор Ложный умолк, и Прохор Настоящий подумал о другом: его симпатичная и ещё не совсем старая вдова, к сожалению, не подходит для того, чтобы говорить с ней о ступне. И бриться лень, а она не любит, когда он небритый.
И Прохор Настоящий передумал ехать в Коньково. Муравей побежал вправо, думал он, муравей побежал влево, чего метаться? Да и очередной незамысловатый традиционный секс – это же кощунство перед духом ступни, перед всем святым, перед истиной.
И вдруг он подумал, что человек, который поймёт тайну ступни, может и не быть женского рода. Разве женщина выдержит антиномии левой ступни? Для этого нужен герой, атлант, и какая уж тут вдова из Конькова?..
Прохор Ложный забеспокоился. Ему это не нравилось.
Прохор Двойной перевернул подушку на прохладную сторону и заговорил сам с собой.
– Не заходи слишком далеко, – произнес Прохор Ложный. – Ты потеряешь лицо, враги украдут твоё имя, маскарад кончится, и господь не благословит тебя иметь потомство.
– Неправда, – возразил Прохор Настоящий, – теперь каждый честный российский гей, не чуждый культурным инновациям, имеет большую традиционную семью, а в его спальне висит распятие. Впрочем, люди рожают детей для земного бога, который со временем убивает их всех.
Прохора Ложного это не убедило.
– Много у тебя богов, парень, на все случаи жизни, – сказал он. – Нехорошо.
– Ступня шепчет, что богов столько же, сколько и людей, и даже, наверно, больше, – ответил Прохор Настоящий и перешёл в наступление: – Чтобы восстановить в России сексуально-историческую справедливость, надо поставить памятник геям, погибшим во время Великой Отечественной войны. Они же не освобождались от призыва.
– Зачем? – изумился Прохор Ложный.
– Потому что памятники натуралам стоят всюду, а геям – ни одного.
– А композитор Чайковский?
– Он не воевал, – уточнил Прохор Настоящий.
– Но памятники-то ему стоят, – гнул Прохор Ложный свою линию. – Пусть, кто хочет, несёт к ним цветы в День Победы, а лишние каменные пидоры нам не нужны…
– Ты жалкий формалист, – простонал Прохор Настоящий в подушку, потому что…
– Хватит нянчиться со ступнёй, – перебил его Прохор Ложный. – Если ты возлюбишь только свою ступню, то какая тебе награда?.. Иди на работу.
– У меня нет работы, – ответил Прохор Настоящий.
– Тогда устройся на неё.
– Нет! – громко сказал Прохор Настоящий. – Умри!
И Прохор Ложный пропал, как будто его и не было.
Стало жарко, Прохор Настоящий Окончательный скинул с себя одеяло и посмотрел на левую ступню. От неё исходило сияние. Справедливость торжествовала. Прохор Настоящий Окончательный лёг на спину и раскинул руки. Его реальное «я» вырвалось из мифологического. Левая ступня наравне с правой несла его в мир.
Февраль, ночь, подмосковный посёлок. Из темноты за мной следит Иван Денисович. Я сварил для него кастрюлю пельменей. Учуяв еду, от радости он принялся забегать в свою конуру, гремя цепью, и тут же выскакивать обратно.
Его глаза вспыхивают голодным зелёным огнём. Вокруг безлюдно. Иду с кастрюлей, от неё валит пар. Не доходя до пса, опускаю кастрюлю в снег, чтобы пельмени остыли.
Хозяин (мой сосед Андрей, одинокий алкаш) его почти не кормит. В дом не пускает даже в сильный мороз. И постоянно держит на цепи, потому что Иван Денисович может совершить побег.
И я стал называть Ивана Денисовича Иваном Денисовичем. Он откликается.
Он рвётся к кастрюле, лает. Наконец пельмени остыли, подношу ему кастрюлю. Обхватив её передними лапами, Иван Денисович жрёт.
Через пару минут кастрюля опустела. Я достаю айфон, нахожу в меню альбом «Reinkaos» шведской группы «Dissection». Выбираю композицию «Maha Kali», делаю максимальную громкость.
Звучит прекрасная тяжёлая металлическая музыка. Ритм такой, будто вколачивают гвозди в гроб последнего праведника. Солист Йон Нёдтвейдт поёт на английском:
«Маха Кали, тёмная мать, танцуй для меня!..»
Иван Денисович начинает подвывать.
«Маха Кали, аморфный дух, разрушительница иллюзий!»
Это заключительная композиция альбома.
«Без страха я буду танцевать со смертью и скорбью!»
Иван Денисович уже воет изо всех сил, будто к покойнику. Зажглись окна дома напротив, на крыльце появился Андрей, он в майке и трусах, из которых торчат худые, как у клиента концлагеря, ноги.
«В твоей левой руке ключ к бесконечной победе!»
Я выключил музыку. Иван Денисович умолк и, увидев хозяина, спрятался в конуру.
Андрей улыбнулся мне своей лживой алкогольной улыбкой и сказал:
– Соседушка, ё-моё… дай двести рублей, христом богом заклинаю, через неделю верну, ё-моё!
Я не ответил и пошёл в избушку.
Затопил печь. Когда приезжаю сюда в мороз, топлю её один раз, после этого тепло поддерживают электрообогреватели.
Моя избушка на краю посёлка. Я сегодня приехал из города на три дня поработать, на следующей неделе буду принимать экзамены у первого курса в Институте журналистики.
Нужно вспомнить «советскую официальную литературу» и «современную русскую маргинальную поэзию». Два экзамена. В методичке есть нужные имена по первому предмету, много имён. А вот современная поэзия – и маргинальная, что прекрасно – полностью на моё усмотрение. Справимся. Знаю многих роскошных фриков, и все пишут.
