— Позвольте минуточку, — продолжал Лотар. — Венера — истинная дочь Протея, но мне думается, что я знаю все ее маскарады. Я был год тому назад в Бомбее у Клауса Петерсена.
— Ну так что же? — спросил шотландец.
— Как что же? Стало быть, вы не знаете Клауса Петерсена? Петерсен из Гамбурга — талант, может быть, даже гений. Маршал Жиль де Рэ — шарлатан в сравнении с ним.
Дональд Маклин пожал плечами:
— Это не есть что-нибудь исключительное!
— Конечно. Но погодите: Оскар Уайльд был, как вам известно, мой лучший друг. Затем в течение долгих лет я знал Инес Секкель. Каждое из этих имен должно вызвать в вас целую массу сенсационных впечатлений.
— Но не все! — заметил художник.
— Не все? — Лотар побарабанил пальцами по столу. — Но во всяком случае лучшие. Итак, я буду краток: я знаю Венеру, которая превращается в Эроса. Я знаю ее, когда она надевает шубу и размахивает бичом. Я знаю Венеру в образе Сфинкса, кровожадно вонзающего когти в нежное детское тело. Я знаю Венеру, которая сладострастно нежится на гнилой падали, и я знаю также черную богиню любви, которая во время черной мессы приносит гнусную жертву Сатане над белым телом девы. Лоретт Дюмон брала меня в свой «зоологический сад», и мне известно то, что знают лишь немногие, — те редкостные восторги, которые творит Содом. Более того: я открыл в Женеве у леди Кэтлин Макмардокс секрет, о котором ни один живой человек ничего не подозревает… Я знаю испорченнейшую Венеру… или, быть может, я должен сказать «чистейшую»… которая сочетает браком человека с цветами… Неужели вы после всего этого все еще полагаете, что богиня любви может надеть такую маску, которая окажется для меня новой?
Маклин медленно курил сигару.
— Я вам ничего не обещаю! — сказал он. — Я знаю только, что герцог Этторе Альдобрандини уже три дня, как вновь в Неаполе. Я встретил его вчера на Толедо.
— Я был бы рад познакомиться с ним! — сказал Лотар. — Я уже неоднократно слышал о нем. По-видимому, это один из тех людей, которые умеют делать из жизни искусство, — и имеют средства для этого…
— Я думаю, что сейчас не стоит много рассказывать вам о нем, — продолжал шотландский художник. — вы можете в скором времени сами убедиться во всем этом. Послезавтра у герцога собирается общество, и я хочу ввести вас туда.
— Благодарствуйте! — промолвил Лотар.
Шотландец рассмеялся:
— Альдобрандини был очень весел, когда я встретился с ним. Это — во-первых. Во-вторых, он пригласил меня к себе в самое необычайное время: пять часов пополудни. Все это, очевидно, не без основания. Я уверен, что герцог готовит для друзей совсем особенный сюрприз. Если мои предположения оправдаются, то вы можете быть уверены, что мы испытаем нечто неслыханное. Герцог никогда не идет протоптанными путями.
— Будем надеяться, что вы правы, — вздохнул Лотар. — Значит, я буду иметь удовольствие застать вас послезавтра дома?
— Пожалуйста! — промолвил художник.
* * *
— Largo San Domenico! — крикнул Маклин кучеру. — Palazzo Сorigliano!
Они поднялись по широкой лестнице; английский слуга ввел их в салон. Там они встретили пять или шесть мужчин во фраках и среди них духовное лицо в фиолетовой сутане.
Маклин представил своего друга герцогу, который протянул ему руку:
— Я очень благодарен, что вы пожаловали сюда, — сказал он с любезной улыбкой. — Я надеюсь, что вы не будете очень разочарованы!
Он поклонился и затем громко объявил всем присутствующим:
— Господа, — проговорил он, — прошу у вас извинения, что я пригласил вас в такое неподходящее время. Но таковы обстоятельства: маленькая козочка, которую я буду иметь честь представить вам сегодня, принадлежит, к сожалению, к очень почтенной и приличной семье. Ей пришлось преодолеть величайшие затруднения для того, чтобы прийти сюда, и она должна во что бы то ни стало быть снова дома к половине седьмого, чтобы отец. Мать и англичанка-гувернантка ничего не заметили. А это такое обстоятельство, господа, которое должно быть принято во внимание каждым джентльменом. С вашего позволения я вас теперь покину на минутку, так как должен сделать еще некоторые приготовления. А пока позвольте предложить вам скромное угощение!
Герцог кивнул слуге, поклонился еще раз гостям и вышел из комнаты.
К Лотару подошел господин с огромными, как у Виктора-Эммануила, усами. Это был ди Нарди, редактор политического отдела в «Pungolo[19]», писавший под псевдонимом «Fuoco[20]».
— Держу пари, что мы сегодня увидим арабскую комедию! — рассмеялся он. — Герцог приехал сюда прямо из Багдада.
Патер покачал головой.
— Нет, дон Готтфредо, — промолвил он, — мы будем наслаждаться римским Ренессансом. Герцог уже год изучает Вальдомини — «Секретную историю Борджиа». — которую ему после долгих просьб дал директор государственного архива в Северино.
— Посмотрим! — сказал Маклин. — Кстати, не можете ли вы дать мне те справки, которые обещали?
Редактор вытащил записную книжку и углубился в тихий разговор с патером и шотландским художником. Лотар медленно ел апельсиновое мороженое на хрустальном блюдечке и рассматривал изящную золотую ложечку с гербом герцога.
Спустя полчаса слуга распахнул портьеру.
— Герцог просит пожаловать! — провозгласил он.
Он провел гостей через две маленькие комнаты, затем открыл двойную дверь, впустил всех и быстро запер ее за ними.
Гости очутились в очень слабо освещенной длинной и большой комнате. Пол был затянут красным, как вино, ковром. Окна и двери задернуты тяжелыми занавесями того же цвета. В тот же цвет был выкрашен и потолок. Совершенно пустые стены были покрыты красными штофными обоями, и такою же материей были обиты немногочисленные кресла, диваны и кушетки, расставленные вдоль стен. Противоположный конец комнаты был погружен в полную тьму, и только с трудом можно было различить там нечто большое, покрытое сверху тяжелой красной тканью.
— Прошу вас, господа, занять места! — проговорил герцог.
Он сел, и все остальные последовали его примеру. Слуга торопливо ходил от одного бронзового бра к другому и гасил немногочисленные свечи.
Когда воцарилась совершенная тьма, послышались слабые звуки рояля. Тихо пронеслась по зале вереница трогательных и простых мелодий.
— Палестрина! — пробормотал патер. — Видите, как вы были неправы с вашими арабскими предположениями, дон Готтфредо!
— Ну да! — возразил редактор так же тихо. — А вы были более правы с вашим Цезарем Борджиа?
Теперь стало слышно, что инструмент, на котором играли, был старинный клавесин. Простые звуки пробудили у Лотара странное ощущение. Он вдумывался, но никак не мог в точности определить, что это было, собственно, такое? Во всяком случае это было что-то такое, чего он уже давно не испытывал.
