— Яцека, а заодно и клетку со Шплиттером, взял к себе пан Броневский. Взял на себя заботу о его воспитании.
— И у них родился мальчик, — встряла Ганя, — и они назвали его Генри, он стал есть овсяную кашку…
— Яцек получил хорошее образование и, вероятно, уехал в Америку. Во всяком случае, следы Яцека теряются. Что и по сей день рождает множество сожалений, кривотолков и странных событий. Я вот Гане как-то уже говорила, что мне кажется, что дальнейшая судьба этого самого Яцека тут уже больше ни при чем. Но есть другие взгляды.
— Так ведь существует Завещание Яцека.
— А ты его видела?
— Не видела. Но все говорят.
— А ты веришь людям?
— Нет, не верю. Но все-таки.
— Да ну тебя совсем! «Говорят», «все-таки»… Ганя, Ганя. Мне так даже байка про Шплиттера временами кажется странной.
— Это почему?
— А, не будем сейчас. Весь этот экзорцизм, даже не знаю, как назвать. Не будем. Дальше, примерно так. Яцек исчезает из нашего поля зрения. Остается клетка со Шплиттером и Броневский. Броневский дружит с семейством Джевинских. Идут годы. Броневский стареет. Война. Невзгоды. Броневский принимает приглашение пана Джевинского и перебирается на житье к своему старинному приятелю. Он и принял приглашение своего друга, чувствуя, что он уже стар и немощен. Так или иначе, он оставил клетку с чертом на попечение пана Джевинского. Черт сидит смирно, плюется и ругается. А так — тише воды, ниже травы. Кругом, как мы знаем, война. Война не сильно беспокоит богатого Джевинского. С властями он с любыми мог договориться, потому что человек серьезный. А против мародеров и разбойников он и сам мог выставить человек пятьдесят с ружьями, а если что, то еще и холопов с косами, вилами и дрекольем. В общем, живет гордый пан Джевинский, в ус не дует. Как вдруг.
— Внезапно!
— Точно! Каким-то ветром заносит в поместье пана Джевинского морской экипаж. Этих самых наших морячков. Морячки приличные. Строят фортификацию на случай нападения пруссака, налаживают добрососедские отношения с аборигенами. Кругом, как известно, война. Развлечений никаких. Передвижение затруднено и небезопасно. А тут такая удача. Визиты. Молоденький мичман Ефрем Скобельцин. У пана Джевинского дочка Елена. Красавица и умница. Читает романы и мечтает при луне. Тра-ля-ля. Домашние концерты, разговоры о модах и боевых походах. Взгляды украдкой. Объяснения и свидания. Потом происходит всем известный ночной налет. Прусская кавалерия ночью успешно атакует расположение русских. А где мичман? Мичман в загуле. И его расстреливают. Сначала расстреливают неудачно. Врач фон Штотс обнаруживает, что мичман еще жив. Как решето, но живой. Бросают жребий. По жребию Розанов достреливает несчастного.
— Нет, Митя, ты не думай. Ефрема Скобельцина убили окончательно и бесповоротно. Тут никаких этих штук с Бабой Маней. Расстреляли и закопали.
— Узнав о случившемся, юная Елена Джевинская, читательница романов и мечтательница при луне, вешается на шелковом шнуре. Ее отец, обезумевший от горя, хватает клетку со Шплиттером, вскакивает на черного коня и мчится в расположение обреченных моряков. Дневальные встречают его выстрелами, приняв за врага. Разъяренный, страшный пан Джевинский, верхом на храпящем черном коне, поднимает над головой клетку с чертом, и, крича проклятия по-польски и по-шведски, выпускает Шплиттера на свободу. Столб горчично-желтого дыма поднимается над всадником, конь встает на дыбы, Джевинский сыплет проклятиями. Моряки сбегаются со всех сторон, силясь понять, что происходит. Желтый вонючий дым опускается на них всех.
— Такая легенда… Красиво?
— Чудо. А дальше? И как это все произошло?
— Ну, ты и спросил. Хорошо, что мы хоть что-то знаем. Броневский написал мемуар и умер от расстройства.
— Мы, и в самом деле, мало знаем. Я так вообще одно время считала, что их прокляла Елена Джевинская перед самоубийством. А остальное, так — дымовая завеса. В прямом почти смысле. Польская романтическая новелла.
— Почему?
— А не стоит забывать, что черт Шплиттер был идиотом. Это был придурковатый невезучий черт.
— Но это всё только рассуждения и домыслы.
— Согласна. Да, Ганя. Согласна. Перейдем к практической стороне случившегося. Выражаясь наукообразным языком, все участники расстрела подверглись действию массового гипноза, который вызвал в них некоторые биологические изменения. В том числе генетические, передающиеся по наследству. Из поколения в поколение. Хотя, старшее поколение, в основном, живо до сих пор. Все проклятые стали физически бессмертными.
— Хорошенькое проклятие.
— Безусловно, если не учитывать отсутствие души.
— Это как?
— Мы — живые мертвецы! — прошипела Ганя и потянула к Блюму скрюченные пальцы, — что, разве не страшно?
— Не убедительно.
— Тьфу на вас. Еще раз: мы — живые мертвецы! Ха-ха-ха! Ну? Страшно? Тьфу на тебя. Никакого уважения к девушке.
— Я невоспитанный.
— Так бы и говорил — я бы не старалась. Я Маугли, не бойся меня!
— Что вы мне голову морочите. Живые мертвецы. Что всё это значит? Объясните убогому.
— По-простому, говорят, что это выглядит так, — сказала Борщиха, — я сама к этому делу отношения не имею, я так сказать, консультант по гуманитарным вопросам. Так вот, ощущения такие. Существует, к примеру, соленый огурец. Соленый огурец имеет характерный цвет, пахнет огурцом соленым, укропом, чесноком, гвоздикой, хреном. Он хрустит, когда его кусаешь. Он вкусный. Митя, ты любишь соленые огурцы?
— Безусловно.
— А если положить такой замечательный огурец в теплую пресную воду и вымочить его как следует, то он станет бесцветным, мягким. Огурец потеряет вкус и запах. И если спросить: огурец ли это? Формально мы вынуждены будем сказать: да, это огурец. Но, у этих самых проклятых людей восприятие жизни…
— Они всё чувствуют кругом, как сплошной моченый огурец, — сказала Ганя.
— И ты тоже? — ужаснулся Блюм.
— Нет. Ощущение моченого огурца приходит с возрастом. С небольшим возрастом, но всё-таки. Я еще молода… Ах, молодость, молодость. Потом, Митенька, а с чем мне сравнивать? С чем? Мы же абсолютно субъективны. И ты, и я.
— Логично. А детей они, значит, рожают?
— Всё бы тебе! Какой ты, Блюм, всё-таки.
— Рожают. Не так чтобы очень уж. Но случается. И в геометрической прогрессии проклятие, таким образом, растет.
— Это эпидемия.
— До эпидемии и конца света пока далеко. Сколько их, никто не знает. Всего несколько десятков тысяч. Не больше.
— Слушайте, но Мария Апполинариевна умерла? На время, но умерла же?
— В этом весь вопрос. Со времен Семилетней войны возникло множество всяких течений мысли, по поводу того, как правильно избавиться от проклятия. Появилась куча религиозных фанатиков. Один, вон, старец Никита, до сих пор где-то в тайге грехи замаливает. Но что-то у него там не клеится уже двести лет.
