— Дружище! — сказал он громко: — Ну, как живешь, что пишешь? Я недавно читал твои стишки!
Этими словами он всегда начинал свои беседы с Федором Андреевичем, но на этот раз, в предчувствии какой-то неприятности, Федор Андреевич ограничился только сухой улыбкой и пошел в свое отделение.
Ему опять сделалось тоскливо. Вот, только вошел в министерство, и уже двоих осудил.
Этот Орехов, которого он так всегда жалел, оказывается далеко не несчастным; несчастна его жена…
Этот Жохов, его приятель, что-то замышляет против него.
— А, Федор Андреевич! — у самых дверей приветствовал его Штрицель: — что с вами вчера было? Отчего на службе не были?
— Нездоровилось, — ответил Федор Андреевич, смотря ему в близорукие глаза.
«Читал или нет?» услышал он тревожную мысль Штрицеля.
— Читали вчера газету? — спросил он Федора Андреевича.
— Нет, а что?
Лицо Штрицеля просияло: «Убедится теперь, что я писатель!»
— Так. Отзыв о моей книжке, — ответил он небрежно: — я могу прочесть вам. Вот!
И, вынув из кармана сложенную газету, он прочел крошечную заметку об его крошечной книжке стихов. Лицо его сияло. Когда, прерывая чтение, Штрицель взглядывал на Федора Андреевича, он читал его самодовольные мысли: «завидно, пожалуй… а? полмильона прочли, что есть писатель Штрицель!.. ишь, улыбается, а у самого кошки скребут!..»
— Завтра схожу в книжный магазин. Вероятно, продажа двинулась, — сказал он, окончив чтение и свертывая газету.
— Я очень рад вашему успеху, — искренне сказал он Штрицелю и вошел в комнату.
Сослуживцы дружески с ним поздоровались. Федор Андреевич взглянул на одного, на другого, на всех по очереди, начиная от старшего помощника делопроизводителя, кончая причисленным канцелярским служителем, и у всех прочел какие-то тревожные, отрывочные мысли: «что-то будет… как повернет… пожалуй и кубарем… нет, он меня отличал».
И только один Штрицель был весь погружен в самодовольные мысли о своем литературном дебюте.
— Что-то случилось, чего я не знаю? — сказал Федор Андреевич Тигрову. Тот выпучил на него глаза с неподдельным изумлением, и Федор Андреевич прочел: «считал я тебя всегда дураком, но не таким!»
«Это он-то? меня!» — вспыхнув, подумал Федор Андреевич, а Тигров продолжал:
— Не знаете? У нас директора сменили! назначен Гавриловский, — и, понизив голос, шепнул многозначительно: — в высших сферах интриги! У меня знакомый, знаете (он назвал фамилию одного из министров), так я от него слыхал: в высших сферах интриги! — и он с важным видом выпятил вперед накрахмаленную сорочку: «пронял!» самодовольно подумал он, «небось, тебе к таким людям и на порог не ступить!»
Федор Андреевич опять вспыхнул и мысленно обругал Тигрова.
В этот день для него, как нарочно, открылось назидательное зрелище. По-видимому, все сидели покойно, углубленные в свои бумаги, или мирно беседующие, но стоило им вскинуть глаза на Федора Андреевича, и тот читал их тревожные, мелочные мысли: кого куда переместит новый директор, кого отличит, кого затрет, кого приведет с собою.
Ему становилось противно, словно он сидел в лакейской, и он собрался уже выйти в коридор, когда его позвал к себе в кабинет Чемоданов. Он, не сгибая локтя, подал руку Федору Андреевичу и, пригласив его сесть, скрипучим голосом сказал:
— Я разочарую вас, Федор Андреевич. На вакантное место его превосходительство изволил лично назначить Жохова, и я не мог даже замолвить слона.
«Не стану же я из-за этого франта себе карьеры портить. У того протекции, а этот»…. услышал Федор Андреевич его мысли и торопливо встал.
— Я не так огорчен, Василий Семенович, этим. Я, слава Богу, один, и на мой век хватит и теперешнего! — сказал он.
«Врет, но молодец!» подумал Чемоданов: «напрасно я в угоду Гавриловскому выругал его. Постараюсь загладить. С выдержкой человек!»
— И прекрасно! — проскрипел он, стараясь сделать веселое лицо: — я о вас позабочусь. Еще поработаем вместе!
Федор Андреевич вышел от него с скверным чувством сознания человеческой подлости. Чемоданов ему казался всегда благородным человеком, и он не думал, что в душе, он настолько лакей; Жохов был ему товарищем, и он не ожидал, чтобы тот даже не предупредил его, что перешел ему дорогу. Когда же он проходил через комнату, в мыслях всех своих сослуживцев он прочел какое-то необъяснимое злорадство.
— А, брат Федюха! — приветствовал его Хрюмин, вертя головою: — что, отшили? хи-хи-хи!
— Мне-то на это плюнуть, — ответил искренне Федор Андреевич: — но для чего передо мной Жохов ломался? поздравлял тогда?
— Хи-хи-хи, — завертел головою Хрюмин; — просто скотина он!
Федор Андреевич взглянул на него и вдруг услышал его мысли: «авось теперь иначе про него подумает да выругает его. А я Жохову скажу. Он в гору идет!»
Федор Андреевич даже вздрогнул. О, мерзость! — хотел он воскликнуть, но Хрюмин в это время, вертя головою, говорил и хихикал:
— Он, каналья, про тебя здесь такие слухи распускает, беда! Что и пьяница ты, и игрок…
— Все вы на одну колодку, — вспыхнув, произнес Федор Андреевич и почти бегом направился к лестнице, не досидев до урочного часа.
Он ехал, закутавшись в шинель, стараясь ни с кем не встречаться взглядами, и душа его кипела от пережитых впечатлений.
Сколько мелочности, грязи и подлости представляют души тех, кого он любил и кому он верил. Полоумный Штрицель со своей манией пролезть в писатели оказывается лучшим из всех. Даже дурак Тигров, которого он всегда отстаивал, считает его дураком. И, правда, дурак! Дурак за эту смешную веру в людей и их добродетели! а впрочем… — и мысли его перенеслись в маленький домик на Петербургской стороне, куда теперь он ехал, чтобы отдохнуть.
Вот и Кривая улица, вот и решетка, отгораживающая палисадник. Федор Андреевич быстро вышел из саней, расплатился с извозчиком, прошел между двумя сугробами снега и позвонил у крылечка.
За дверью послышались шаркающие шаги, щелкнул ключ, стукнул крючок, загремела цепь, и Федор Андреевич увидел самого Чумазова[1], запахивающегося в халат.
— Степан Африканович, зачем это вы без… — начал Федор Андреевич и смолк на полуслове.
«Ишь, словно ворон на падаль! не пришибись, парень!» раздалось в его ушах, едва он взглянул в маленькие глазки Чумазова.
— Ничего, ничего, пожалуйте! — тихо говорил тем временем Чумазов, стараясь казаться радушным.
— Нина, Федор Андреевич! — крикнул он и, запахнувшись в халат, пошел из передней, сказав:
— Дверь-то хорошенько заприте!
Федор Андреевич несколько мгновений стоял в нерешимости, думая: не уйти ли, раз он узнал мысли хозяина, но потом, усмехнувшись, встряхнул плечами и быстро разделся.
