Он надеялся, что Кэрис как-то объяснит события прошлой ночи; может быть, скажет, что это была некая заблудившаяся иллюзия, от которой теперь удалось избавиться. Но она не успокоила его. Когда Марти спросил, помнит ли Кэрис о ночном происшествии, она ответила, что не видела во сне ничего, чему очень рада. Ничего. Он повторил это слово, как смертный приговор, и вспомнил пустую комнату на Калибан-стрит, где ничего было сущностью страха.
Заметив, что Марти расстроен, Кэрис протянула руку и дотронулась до его лица. Он весь пылал. Снаружи шел дождь, а в комнате было сыро.
— Европеец мертв, — напомнила она.
— Я должен убедиться.
— Нет необходимости, милый.
— Если его нет, если он умер, почему ты говоришь во сне?
— Разве?
— Говоришь и создаешь видения.
— Может быть, я пишу книгу, — сказала она. Попытка пошутить умерла, едва родившись. — У нас довольно проблем и без того, чтобы возвращаться туда.
Она была права, им предстояло многое решить. Как рассказать обо всем и как сделать так, чтобы им поверили? Как отдать себя в руки правосудия и избежать обвинения во всех известных и неизвестных убийствах? Кэрис ожидало богатство — она была единственной наследницей отца. И с этой реальностью тоже необходимо встретиться лицом к лицу.
— Мамолиан умер, — сказала она. — Мы можем забыть о нем хотя бы ненадолго? Когда найдут тела, мы все расскажем. Но не сейчас. Я хочу отдохнуть несколько дней.
— Ты вызвала кое-что сегодня ночью. Сюда, в эту комнату. Я видел.
— Почему ты уверен, что именно я? — возразила она. — Почему только я могу привлекать это? Ты уверен, что не ты даешь жизнь призракам?
— Я?
— Да, ты не в силах отпустить их.
— Да я буду счастливее всех, если они уйдут!
— Так забудь, о них, черт тебя возьми! Отпусти их, Марти! Мамолиана нет. Он умер, его больше нет! Все закончилось!
Она оставила его размышлять над своими словами. Возможно, она права: он сам вообразил дерево, а потом проклинал ее за собственное безумие. Но в отсутствие Кэрис сомнения вернулись. Стоит ли доверять ей? Если Европеец выжил — как-то, где-то, — он мог вложить свои слова в уста Кэрис, чтобы убедить его не вмешиваться. Марти терзался муками нерешительности: подозрения пропитали ядом все дальнейшие пути, но ему не хватало сил, чтобы вновь увидеть отель и понять, как надо действовать.
Когда день клонился к вечеру, Кэрис вернулась. Они почти не разговаривали, а вскоре она пожаловалась на головную боль и легла в постель. Марти полчаса посидел рядом, слушая ее спокойное дыхание (никакого бормотания), потом вышел за виски и газетой. Он хотел узнать новости о расследовании, но ничего интересного не нашел. Преобладали заметки о мировых событиях, и если не было новых циклонов и войн, их место занимали комиксы и результаты гонок. Марти зашагал обратно, уже готовый отбросить сомнения и признать, что она права, однако нашел дверь запертой. Изнутри он услышал голос Кэрис, мягкий и сонный, с запинками добивающийся новой связности.
Он взломал дверь и попытался разбудить девушку, но на этот раз ни встряхивания, ни пощечины не подействовали на овладевшую ею дремоту.
И вот он почти добрался до места. Марти оделся слишком легко и поеживался, пока шел через пустырь к отелю «Пандемониум». Ранняя осень дохнула холодом, не дождавшись начала сентября. За несколько недель, прошедших с тех пор, как он приходил сюда в последний раз, лето уступило натиску ветра и дождя. Однако Марти это не огорчало. Летняя жара в маленьких комнатах отныне будет рождать у него неприятные ассоциации.
Он поднял глаза на отель. В неровном свете здание казалось кораллово-красным; отметины от огня и граффити проступали почти рельефно, каждая деталь вырисовывалась очень четко. Марти немного задержался, разглядывая фасад. Может быть, мигнет окно или скрипнет дверь — любой знак, намекающий на то, что творится внутри. Но все затаилось. Просто солидное здание, изуродованное временем и огнем, на котором играл отблеск уходящего солнца.
Входная дверь была закрыта последним посетителем, покинувшим отель, но никто не попытался снова заколотить ее досками. Марти толкнул дверь, и она отворилась, растирая штукатурку и грязь на полу. Внутри ничего не изменилось. Люстра качнулась от порыва ветра, самовольно ворвавшегося в святая святых, сухой дождь из пыли осыпался на пол.
Марти поднялся на два пролета и почувствовал смрад, более резкий, чем вонь от помойки или запах пепла. Очевидно, тела оставались там, где их бросили, и началось разложение. Марти не знал, долго ли длится этот процесс, но по опыту предыдущих недель был готов к худшему. Запах почти не мешал ему.
Он остановился на полпути, вытащил купленную бутылку виски, открыл ее и, все еще озирая останки лестницы, сделал хороший глоток. Алкоголь обжег десны и горло, потом согрел пищевод, отправляясь вниз, в желудок. Марти справился с искушением сделать второй глоток. Он закрыл бутылку и сунул ее в карман, прежде чем продолжить подъем.
Его начали осаждать воспоминания. Марти пытался задвинуть их подальше, но они упрямо возвращались и у него не хватало сил справиться с ними. Никаких образов, только голоса. Они эхом отдавались в черепе, словно его голова была пуста, а он стал неким безмозглым животным, отвечавшим на призывы высшего разума. Сильнейшее желание бежать отсюда охватило его. Но Марти знал: если он вернется обратно, угрызения совести усилятся. Вскоре он будет с подозрением относится к каждому движению Кэрис, опасаясь убийства, подготовленного Европейцем. Это новая тюрьма: ее стены — подозрение, ее решетки — сомнения, и он не выйдет из нее до конца жизни. Даже если Кэрис уйдет, не придется ли ему вечно оглядываться через плечо в поисках лица, спрятанного за другим лицом, и безжалостных глаз Мамолиана?
С каждым шагом страхи множились. Марти ухватился за грязные перила и силой заставил себя идти вверх и вперед.
«Я не хочу идти, — захныкал ребенок внутри нею. — Не заставляй меня, пожалуйста! Так легко развернуться и отложить это. Смотри! Твои ноги могут это, только скажи слово. Вернись! В конце концов она проснется, только потерпи. Вернись!»
«А если она не проснется?» — возразил голос разума.
И это заставило его идти дальше.
Когда он поднимался на следующий этаж, что-то шевельнулось на верхней лестничной площадке. Как шум от блошиного прыжка, не громче; так тихо, что он едва расслышал. Крыса? Возможно. Все охотники за падалью могли собраться здесь в надежде поживиться. Он предвидел этот ужас и был готов к нему.
