Он достиг площадки. Крысы не бросились врассыпную от его шагов; во всяком случае, он не заметил ни одной. Но здесь что-то было. На верхней ступеньке лестницы по ковру ползла, извиваясь, маленькая коричневая личинка. Она явно торопилась куда-то. Видимо, вниз по лестнице — в темноту. Марти не стал рассматривать ее. В любом случае, она безобидна. Пусть найдет себе укромное место, распухнет и со временем превратится в муху, если таковы ее намерения.
Он пересек предпоследнюю площадку и двинулся по последнему пролету лестницы. Несколько ступенек вверх — и запах резко усилился. Вонь гниющего мяса нахлынула на него; несмотря на виски и психологическую подготовку, его внутренности скручивались и выворачивались, дрожа и извиваясь, как личинка на ковре.
Марти остановился, перешагнув три ступеньки, вытащил бутылку и сделал два больших глотка. Он пил так быстро, что на глазах выступили слезы. Затем он продолжил подъем. Что-то мягкое скользнуло под каблуком. Он глянул вниз. Еще одна личинка — наверное, старшая сестра первой — попала под ногу Марти и лопнула с жирным звуком. Он несколько секунд рассматривал ее, прежде чем поспешить дальше. Подошвы его ботинок скользили или по пути он давил остальных тварей?
Голова его звенела от вони. Последний пролет он преодолел почти бегом, чтобы скорее покончить с самым худшим. Когда он достиг последней ступеньки, то почти задыхался. Он представлял себя — пьяная фантазия — в абсурдном образе гонца, несущего дурную весть о проигранной битве или убитых детях во дворец некоего величественного короля. Но сам король тоже убит и его бой проигран.
Он приближался к пентхаузу. Запах стал настолько сильным, что дышать было почти невозможно. Как и в прошлый раз, Марти бросил взгляд в зеркало. Устыженный своим испуганным видом, он опустил взгляд вниз, и — о боже! — ковер зашевелился. Не две, не три, а по меньшей мере дюжина личинок слепо копошилась здесь; они ползали по ковру, оставляя грязные следы. Марти не видел раньше подобных насекомых. Их строение было неопределенным, размеры у всех разные — одни толщиной в палец, другие с детский кулачок; бесформенные тела лилового цвета с желтыми пятнышками. За ними тянулись пятна слизи и крови, как от загнивающих ран. Марти обошел их стороной. Они разжирели, поедая тех, с кем он когда-то беседовал и спорил; не хотелось видеть этих тварей вблизи.
Однако когда он толкнул дверь номера и опасливо шагнул в коридор, пугающая мысль закралась ему в голову и осталась там, нашептывая непристойности. Эти создания были в номере повсюду. Более активные ползали по оштукатуренным стенам, перетягивали колбаски своих тел на обои, оставляя дорожки слизи, и цеплялись за стены, как гусеницы. Они двигались произвольно, а некоторые, судя по следам, перемещались по кругу.
В полутьме коридора худшие подозрения пока только закипали; однако они забурлили, едва он перешагнул через распростертое тело Уайтхеда и вступил в разделочную комнату, где огни магистрали освещали все ясно, как днем. Здесь эти твари просто кишели: всех размеров, от блохи до человеческого сердца, они вытягивали лохматые волоски, как щупальца, и с их помощью передвигались. Черви, блохи, личинки — целая энтомология на месте казни.
Но теперь Марти видел отчетливо: это не насекомые или их личинки. Это фрагменты плоти Европейца. Он еще жив. Разделанный на мелкие части, на тысячи частиц, но все-таки живой.
Брир безжалостно уничтожил врага и разрушил его плоть, насколько позволило мачете и распадающиеся руки. Но этого оказалось мало. Внутри Мамолиана гудело огромное множество украденных жизней, и они вопреки любым законам природы были неутолимы. Брир в своей ярости не покончил с Европейцем, а лишь разделил его на кусочки и оставил их описывать эти бесполезные круги. И одна из тварей безумного зверинца несла в себе фрагмент силы Мамолиана, способной мысленно проникнуть в мозг Кэрис. Возможно, не одна; возможно, это сумма блуждающих частей. Марти не интересовала их биология. Как эта мерзость выжила — тема для дискуссии в сумасшедшем доме.
Он задрожал и попятился из комнаты в коридор. Порывы ветра ударяли в окно, стекло жалобно звенело. Он прислушивался к этим звукам и раздумывал, что делать дальше. В коридоре одна из тварей свалилась со стены. Он наблюдал, как она пытается перевернуться, а затем медленно ползет обратно. Как раз там, где она извивалась, лежал Уайтхед. Марти подошел к телу.
Святые всласть повеселились перед тем, как ушли: брюки и нижнее белье старика были стянуты, пах изрезан ножом. Глаза его были открыты, вставная челюсть вытащена. Он уставился на Марти, раскрыв рот, как провинившийся ребенок Мухи кружились над ним, на лице проступили следы гниения. Но он был мертв, что уже неплохо в таком мире. В последнем приступе веселья парни испражнились ему на грудь. Там тоже скопились мухи.
Когда-то Марти ненавидел этого человека; когда-то он любил его, пусть и недолго; называл его Папой, называл его ублюдком; занимался любовью с его дочерью и почитал как властелина вселенной. Он считал его человеком силы, хозяином. Он видел его напуганным и удирающим, как крыса от пожара. Он наблюдал, как действуют удивительные таланты старика; возможно, столь же плодотворны чувства людей, более способных любить.
Он протянул руку, чтобы закрыть глаза Уайтхеда. Однако в своем усердии евангелисты вырезали веки старика, и пальцы Марти наткнулись на слизь глазных яблок. Их увлажнили отнюдь не слезы — гниль. Он поморщился и с отвращением отдернул руку.
Желая хоть как-то закрыть глаза Папы, он подсунул пальцы под труп и попытался перевернуть его на живот. Из тела вытекала жижа, внизу было скользко и липко. Стиснув зубы, Марти приподнял старика и перевернул набок, предоставив силе тяжести довершить остальное. Теперь по крайней мере Уайтхеду не придется наблюдать за тем, что должно произойти.
Марти встал. Его руки покрывала слизь. Он щедро облил их остатками виски, чтобы перебить запах. Мытье рук преследовало и другую цель: исчезло искушение выпить. Сейчас слишком легко напиться и потерять ясное восприятие действительности. Рядом был враг. С ним надо покончить, уничтожить его навсегда.
Он начал тут же, в коридоре, не сходя с места Он опускал каблуки на куски мяса, копошившиеся вокруг тела Уайтхеда, и старательно уничтожал украденные Мамолианом жизни. Эти существа не издавали никаких звуков, что облегчало задачу. Они лишь черви, говорил он себе, мерзкие отростки бессмысленной жизни. Ему становилось все легче, пока он шел по коридору и размазывал их в пятна желтого жира и коричневых мышц. Личинки безропотно подчинялись. Он покрылся потом, стараясь не пропустить ни единой частицы останков Европейца; его глаза изучали окружающее пространство, выискивая каждую ползущую тварь. Уголки губ стали понемногу растягиваться в улыбке; наконец раздался тихий смех, совершенно безрадостный. Это нетрудно. Он чувствовал себя мальчишкой, давящим муравьев большим пальцем. Один! Второй! Третий! Только эти существа двигались медленнее самого сонного муравья и он мог расплющивать их неторопливыми шагами. Мощь и ум Европейца ушли в грязь, а он, Мартин Штраус, избран, дабы закончить божественную игру и стереть ее. Он получил эту ужасную власть.
