Он подошел к ней: «Что с вами, Фрида?»
Она ответила сухо: «Ничего, вы можете быть довольны.
Скоро уже избавлю вас от своего присутствия».
— То есть как? — спросил он.
Голос ее задрожал: «Я уйду — завтра же. Альрауне сказала, что вы не хотите, чтобы я здесь жила».
Безысходное горе отражалось в ее глазах.
— Подождите-ка, Фрида, я поговорю с нею.
Он побежал в дом и через минуту вернулся.
— Мы передумали, — сказал он, — Альрауне и я. Вам вовсе не нужно уходить — навсегда. Но знаете, Фрида, я нервирую вас своим присутствием, а вы меня своим, — ведь правда? Поэтому будет лучше, если вы уедете — ненадолго хотя бы. Поезжайте в Давос к вашему брату. Возвращайтесь через два месяца.
Она встала, вопросительно посмотрела на него, все еще дрожа от страха. «Правда, правда? — прошептала она. — Всего на два месяца?»
Он ответил: «Конечно, Фрида, — зачем же мне лгать?»
Она схватила его руку — лицо ее стало вдруг счастливым и радостным. «Я вам так благодарна, — сказала она. — Теперь все хорошо, раз я имею право вернуться».
Она поклонилась и пошла к дому. Но потом вдруг остановилась и вернулась обратно.
— Еще одно, господин доктор, — сказала она. — Альрауне сегодня утром дала мне чек, но я разорвала его, потому что… потому что — словом, я разорвала его. Теперь же мне нужны деньги. К ней я не пойду — она станет меня спрашивать, а мне не хочется, чтобы она спрашивала. Поэтому — не дадите ли мне денег лучше вы?
Он кивнул: «Конечно, дам. Но разрешите спросить, почему вы разорвали чек?»
Она посмотрела на него и пожала плечами: «Деньги были бы мне больше не нужны, если бы мне пришлось уйти отсюда навсегда…»
— Фрида, — медленно произнес он, — и куда бы вы пошли?
— Куда? — горькая улыбка заиграла у нее на тонких губах. — Куда? Той же дорогой, какой пошла Ольга. С той только разницей, господин доктор, что я наверняка достигла бы цели.
Она поклонилась, повернулась и исчезла в густой аллее парка.
* * *
Рано утром, когда просыпалось юное солнце, он, накинув кимоно, выходил из своей комнаты. Проходил в сад, шел по дорожке к питомнику роз, срезал Boule de Neige и Mervellinr de Lyon, потом сворачивал влево, где возвышались зеленые лиственницы и серебристые ели.
На берегу озера сидела Альрауне — в черном шелковом плаще, — сидела, крошила хлеб и бросала крошки золотым рыбкам. Когда он подходил, она сплетала из бледных роз венок — умело и быстро — и венчала им свои локоны. Сбрасывала плащ, оставалась в легкой кружевной сорочке — и плескалась голыми ногами в прохладной воде.
Говорили они мало. Но она дрожала, когда его пальцы касались слегка ее шеи, когда его близкое дыхание скользило по ее щекам. Медленно снимала она с себя последнее одеяние и клала его на бронзовых русалок. Шесть наяд сидели вдоль мраморной балюстрады — лили в озеро воду из сосудов и чаш.
Вокруг них всевозможные звери: огромные омары и лангусты, черепахи, рыбы, водяные змейки и рептилии, в середине же на трубе играл тритон, а вокруг него морские чудовища изрыгали в воздух высокие струи фонтана.
— Пойдем, мой дорогой, — говорила она.
Они входили в воду, вода была очень холодной, и он слегка дрожал. Губы его синели, по всему телу пробегали мурашки, приходилось быстро плескаться и все время двигаться, чтобы согреть немного кровь и привыкнуть к холодной воде. Она же не замечала ничего, тотчас же осваивалась, как в родной стихии, и смеялась над ним. Она плавала, словно лягушка.
— Открой краны, — кричала она.
Он открывал — и возле берега у статуи Галатеи в четырех местах подымались легкие волны, зыбились сперва, потом подымались все выше и выше, становились четырьмя серебряными каскадами, сверкавшими на утреннем солнце мелкими брызгами. Она входила в воду и становилась под этот каскад. Стройная, нежная. И долго ее целовали его глаза. Безупречно было сложено ее тело — точно высеченное из паросского мрамора с легким желтоватым оттенком. Только на ногах виднелись странные розовые линии.
«Эти линии погубили доктора Петерсена», — подумал он.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
Он ответил: «Я думаю о том, что ты Мелузина. Взгляни на этих наяд и русалок — у них нет ног. У них длинный чешуйчатый хвост, у них нет души, у этих русалок. Но говорят, они все же могут полюбить смертного. Рыбака или рыцаря. Они любят так сильно, что выходят из холодной стихии на землю. Идут к старой колдунье или волшебнику, тот варит им страшные яды — и они пьют. Он берет острый нож и начинает их резать. Им больно, страшно больно, — но Мелузина терпит страдания ради своей великой любви. Она не жалуется, не плачет, но наконец от боли теряет сознание, а когда затем пробуждается — хвоста уже нет, она видит у себя прекрасные ноги — словно у человека. Остаются только следы от ножа искусного врача».
— Но все же она остается русалкой? — спросила Альрауне. — Даже с человеческими ногами? А волшебник не вселяет в нее душу?
— Нет, — сказал он, — на это волшебник не способен. Однако про русалок говорят и еще кое-что.
— Что? — спросила она.
Он рассказал: «Мелузина обладает страшною силою лишь до тех пор, пока ее никто не коснулся. Когда же она опьяняется поцелуями любимого человека, когда теряет свою девственность в объятиях рыцаря, — она лишается и своих волшебных чар. Она не приносит уже счастья, богатства, но за нею по пятам не ходит больше и черное горе. С этого дня она становится простой смертной…»
— Если бы так было в действительности, — прошептала она.
Она сорвала белый венок с головы, подплыла к тритонам и фавнам, к наядам и русалкам и бросила в них цветы роз.
— Возьмите же, сестры, возьмите, — засмеялась она. — Я — человек.
* * *
В спальне Альрауне стояла большая кровать под балдахином. В ногах возвышались две тумбы, на них чаша с золотым пламенем. По бокам резьба: Омфала с Геркулесом, Персей в объятиях Андромеды, Гефест, ловящий в свои сети Ареса и Афродиту, гроздья дикого винограда, голуби и крылатые юноши. Странная кровать была покрыта позолотой — ее привезла когда-то из Лиона мадемуазель де Монтион, ставшая женой его прадеда.
Он увидел, что Альрауне стоит на стуле у изголовья постели — с тяжелыми клещами в руках.
— Что ты делаешь? — спросил он.
Она засмеялась: «Подожди, сейчас будет готово».
Она колотила и срывала золотого амура, витавшего у изголовья постели с колчаном и стрелами. Вытянула один гвоздь, другой, схватила божка и стала вертеть его в разные стороны — пока не сняла. Потом положила его на шкаф. Взяла человечка-альрауне, снова влезла на стул и при помощи проволоки и бечевки укрепила у изголовья постели. Спрыгнула вниз и осмотрела свое произведение.
