– Все в порядке, дорогая, – сказал Дьюк. – Я привел новообращенного Церкви распроклятых летучих мышей, вот и все. Джанет Брайтвуд – Брэндон Пирсон.
Брэндон пожал ей руку, подумав:
«Это ты чихала после того дела».
– Очень рада познакомиться, Брэндон, – сказала Джанет и, снова повернувшись к Дьюку, слегка раздосадованному тем, как жадно она на него смотрела, спросила:
– Пойдем потом выпьем кофе?
– М-м… Посмотрим, дорогая. Ладно?
– Ладно, – согласилась она, и ее улыбка говорила: я и три года буду ждать возможности выпить кофе с Дьюком, если Дьюку так угодно. «Что я здесь делаю? – вдруг спросил себя Пирсон, – Это же полное безумие… Вроде встречи Анонимных алкоголиков в психиатрической больнице».
Члены Церкви распроклятых летучих мышей сооружали себе пепельницы из сложенных штабелями этикеток, рассаживались по местам и с видимым облегчением закуривали. Пирсон прикинул, что, когда все рассядутся, вряд ли останутся свободные стулья.
– Почти все пришли, – сказал Дьюк, направляясь к паре стульев в конце заднего ряда, подальше от Джанет, которая возилась с кофеваркой. Пирсон не знал, случайное ли это совпадение. – Это хорошо… Поосторожнее с оконным шестом, Брэндон.
Шест с крючком на конце для открывания высоких окон подвала был прислонен к побеленной кирпичной стене. Пирсон нечаянно зацепил его, когда усаживался. Дьюк подхватил шест прежде, чем тот упал, отодвинул его подальше, а затем проскользнул в боковой проход и тоже соорудил себе и Пирсону по пепельнице.
– Ты читаешь мои мысли, – с благодарностью сказал Пирсон и закурил. Непривычно странно (и замечательно) было делать это при таком стечении народа.
Дьюк тоже закурил и указал на худого, с усыпанным веснушками лицом человека, стоявшего у мольберта. Веснушчатый разговаривал с Лестером Олсоном, который застрелил человека-летучую мышь, бах-бах-бах, в сарае под Ньюберипортом.
– Рыжий – это Робби Дельрей, – сказал Дьюк чуть ли не с благоговением. – Не похож на Спасителя Рода Человеческого из телесериалов, правда? Но вполне возможно, что он им станет.
Дельрей кивнул Олсону, похлопал того по спине и сказал что-то, от чего седой расхохотался. Затем Олсон вернулся на свое место в середине первого рада, а Дельрей подошел к накрытому мольберту.
К этому времени все стулья уже были заняла, несколько человек даже стояло в задней части подвала, возле кофеварки. Отголоски оживленных разговоров подлетали на высокой скорости к голове Пирсона и отскакивали, словно теннисные мячики. Облако сизого табачного дыма уже висело под потолком.
«Господи, они же тронутые, – подумал он. – Действительно тронутые. Могу поспорить, так выглядели убежища в Лондоне во время немецких бомбежек в 1940 году».
Он обернулся к Дьюку и спросил:
– С кем ты разговаривал? Кто сказал тебе, что намечается что-то большое?
– Джанет, – ответил Дьюк, не глядя на него. Его брови выразительно нацелились на Робби Дельрея, того, кто спас его от безумия в метро. В глазах Дьюка Пирсон читал восхищение и обожание.
– Дьюк, это действительно большое собрание?
– Для нас да. При мне столько народу никогда не собиралось.
– Ты поэтому так нервничаешь? Слишком много людей в одном месте? – Нет, – просто ответил Дьюк. – Робби нюхом чует летучих мышей.
Он… Тс-с-с, начинается.
Робби Дельрей, улыбаясь, поднял руки, и гомон мгновенно утих. Пирсон видел такое же обожание, как у Дьюка, на многих лицах. А на других – по меньшей мере уважение.
– Спасибо, что собрались, – спокойно произнес Дельрей. – Думаю, мы наконец получили то, чего некоторые ждут уже четыре или пять лет. Это вызвало бурные аплодисменты. Дельрей выждал некоторое время, оглядывая помещение с сияющим видом. Наконец он поднял руки, призывая к тишине. Когда овация (в которой он не участвовал) прекратилась, Пирсон сделал разочаровывающее открытие: ему не нравился друг и наставник Дьюка. Он было принял это за ревность – теперь, когда Дельрей витийствовал перед собравшимися, Дьюк Райнеман явно забыл о существовании Пирсона, – но нет, об этом он вовсе и не думал. Было что-то фатовское, самодовольное в этом жесте, поднятием рук призывающем к тишине; что-то, отражающее инстинктивное презрение беспринципного политика к слушателям.
«Да нет, – сказал себе Пирсон, – нельзя так. Ты же ничего не знаешь».
Действительно, Пирсон не имел права так судить и поэтому старательно отгонял неприятное ощущение, чтобы дать Дельрею шанс, хотя бы ради Дьюка.
– Прежде всего, – продолжал Дельрей, – я хотел бы представить вам нового члена нашей группы – Брэндона Пирсона, из самого дальнего Медфорда. Встаньте на минутку, Брэндон, покажитесь вашим новым товарищам.
Пирсон удивленно взглянул на Дьюка. Тот, усмехнувшись, пожал плечами, а потом легонько подтолкнул Пирсона в плечо:
– Давай, они не кусаются.
Пирсон не был уверен в последнем. Тем не менее, покраснев, он встал, опасаясь людей, которые оборачивались со своих мест, чтобы рассмотреть его. Особенно ему не понравилась улыбка Лестера Олсона – как и его шевелюра, слишком ослепительная, чтобы не вызывать подозрение.
Его собратья, Люди десятого часа, снова зааплодировали, только на сей раз хлопали ему – Брэндону Пирсону, банковскому служащему среднего уровня и упрямому курильщику. Он снова подумал, не забрел ли он случайно на сборище Анонимных алкоголиков, предназначенное исключительно для психов (и, несомненно, психами руководимое). Когда он сел на место, щеки ело были пунцовыми.
– Я бы прекрасно обошелся без этого, спасибо, – пробормотал он Дьюку.
– Успокойся, – Дьюк по-прежнему усмехался. – Всех так принимают. И тебе это должно понравиться, парень, разве не так? Это же в духе девяностых.
– Да, это в духе девяностых, но мне не нравится, – заметил Пирсон. Сердце у него бешено колотилось, а румянец не сходил со щек. Наоборот, похоже было, что он становился ярче.
«В чем дело? – подумал он. – Лихорадка? Мужская менопауза? Что такое?»
Робби Дельрей, нагнувшись, быстро сказал что-то брюнетке в очках, сидевшей рядом с Олсоном, взглянул на часы, затем отступил к накрытому мольберту и снова повернулся к залу. Его открытое, веснушчатое лицо делало его похожим на мальчика из церковного хора, способного на любые безвредные пакости – бросать лягушек девчонкам за воротник, выдернуть простыню из-под маленького братика и всякое такое – во все дни, кроме святого воскресенья.
– Спасибо, друзья! Садитесь, Брэндон, – сказал он. Пирсон пробормотал, что рад находиться здесь, но он был не искренен – а вдруг его собратья, Люди десятого часа, окажутся просто сборищем идиотов новой эры? Вдруг под конец он будет воспринимать их как хорошо одетых религиозных фанатиков, вскакивающих при первых звуках гимна? Что тогда?
«Перестань, – приказал он себе. – Дьюк-то тебе нравится, правда?»
Да, Дьюк ему нравился, и, наверное, Мойра Ричардсон тоже… Коль скоро он отбросил внешнюю сексуальную оболочку и мог оценить ее как личность.
Может, есть тут и другие замечательные люди. И он забыл, по крайней мере на какое-то время, почему они все собрались в этом подвале – из-за летучих мышей. Учитывая такую угрозу, можно бы смириться с парочкой самодовольных идиотов, а?
Видимо, можно.
«Отлично! Теперь сядь, успокойся и смотри парад».
Он сел, но успокоиться не мог, во всяком случае, окончательно. Отчасти потому, что был новичком. Отчасти потому, что терпеть не мог недобровольное общение – как правило, людей, которые называли его по имени без разрешения с его стороны, он воспринимал как своего рода угонщиков. А отчасти…
«Да перестань же! Неужели ты еще не понял? У тебя просто нет выбора!»
Неприятная мысль, но спорить с ней было трудно. Сегодня утром, случайно повернув голову и обнаружив, что на самом деле скрывается под костюмом Дугласа Кифера, он тем самым перешел черту. Он думал, что хотя бы это ему понятно, но лишь сейчас осознал, что черта эта роковая, что шансы пересечь ее в обратном направлении и вернуться на другую сторону (на безопасную сторону) ничтожны.
