и Виллетту пришлось заговорить первым.
– Я еще кое-что нашел, – сказал он, – и предупреждаю, пришел час расплаты.
– Опять копали и обнаружили еще парочку голодных малышек? – иронически переспросил молодой человек.
Было очевидно, что он решил не сдаваться.
– Нет, – медленно проговорил Виллетт. – На сей раз я не копал. Мы наняли сыщиков навести справки о докторе Аллене, и они отыскали в бунгало фальшивую бороду и черные очки.
– Прекрасно, – отозвался взволнованный хозяин палаты, стараясь держать оскорбительно-насмешливый тон. – Надеюсь, они вам идут больше, чем ваши очки и борода.
– Они бы вам подошли, – спокойно, словно заранее все продумав, ответил Виллетт. – Да ведь они и шли вам.
Когда Виллетт произнес эти слова, ему показалось, будто туча закрыла солнце, хотя тени на полу лежали по-прежнему.
Вард рискнул:
– И это все, за что я должен расплачиваться? А если мне хотелось время от времени менять обличье?
– Нет, – сурово возразил Виллетт, – вы меня опять не поняли. Если человек хочет время от времени менять обличье, это его дело, но только в том случае, если он вообще имеет право на обличье и если он не убивает того, кто вызвал его из небытия.
Вард не выдержал:
– Ну же, сэр, что вы еще там отыскали и чего вы от меня хотите?
Доктор немного помолчал, словно подбирая слова для решительного объяснения.
– Я нашел, – наконец проговорил он, – кое-что в шкафу за деревянной панелью, на которой был портрет, сжег это и похоронил на том месте, где должна быть могила Чарльза Декстера Варда.
Сумасшедший, тяжело дыша, вскочил со стула:
– Черт подери, кто вам сказал?.. Кто поверит, что это он, когда уже два месяца есть я? Что вы намерены делать?
Виллетт, хоть и был маленького роста, выглядел столь величественно, что одним взмахом руки заставил его замолчать.
– Я никому ничего не сказал. Это не обыкновенное дело… Безумие вне времени, кошмар вне пространства… Такое не под силу полиции, адвокатам, судам и психиатрам. Слава богу, природа одарила меня толикой воображения, и я смог докопаться до истины. Тебе не обмануть меня, Джозеф Карвен, потому что я верю в твое колдовство!
Я знаю, ты сотворил колдовство и заполучил благодаря ему своего потомка и двойника. Я знаю, как ты заставил его интересоваться прошлым и выкопать тебя из забытой могилы. Я знаю, что он прятал тебя в своей лаборатории, пока ты изучал современные науки и вампирствовал по ночам. А потом ты надел бороду и очки, чтобы никому не пришло в голову поинтересоваться вашим безбожным сходством. Я знаю, что ты задумал сделать, когда ему не понравилось святотатственное осквернение могил по всей земле, и что ты задумал совершить потом, и я знаю, как ты это сделал.
Ты снял бороду и очки и обманул охранявших дом людей. Они подумали, будто это он вернулся, и они подумали, будто он ушел, когда ты задушил его и спрятал тело в шкафу. Однако тебе в голову не пришло, что вы разные внутри. Ты сглупил, Карвен, положившись на внешнее сходство. Почему ты не подумал о том, как будешь разговаривать, о своем голосе, о своем почерке? Видишь, у тебя ничего не вышло. Тебе лучше знать, кто подложил мне записку в карман, однако предупреждаю, он сделал это не напрасно. Есть кошмары, которые надо стирать с лица земли, и, не сомневаюсь, автор записки навестит Орна и Хатчинсона. Один из них как-то предостерег тебя, чтобы ты не вызывал того, с кем не можешь справиться. Один раз ты уже поплатился наверняка за это, и теперь твое собственное злое колдовство убьет тебя. Карвен, человек может бороться с Природой, но только до определенных пределов. Все кошмары, которые ты породил, восстанут против тебя.
Доктор замолчал, услыхав вопль, вырвавшийся у того, кто стоял против него. Понимая, что он на острове один, без оружия и любая попытка насилия с его стороны приведет в палату дюжину санитаров, Джозеф Карвен прибег к помощи старинного и испытанного средства и принялся указательными пальцами творить каббалистические знаки, произнося одновременно глухим резонирующим голосом, который уже не считал нужным скрывать, слова ужасной формулы:
– ПЕР АДОНАИ ЭЛОИМ, АДОНАИ ИЕГОВА, АДОНАИ САВАОФ, МЕТРАТОН…
Но и Виллетт не стал ждать. Едва во дворе завыли собаки, едва с воды потянуло холодным ветром, как доктор торжественно продекламировал то, что приготовил для Карвена – око за око, колдовство за колдовство, – отлично запомнив урок, выученный им в подземелье! Звучным голосом Маринус Бикнелл Виллетт произнес вторую часть формулы, первая часть которой вызвала из небытия автора минускул, то таинственное заклинание, написанное под знаком «Хвоста дракона», под знаком уходящим:
«ОГТРОД АИ’Ф
ГЕБ’Л-ИИ’Х
ЙОГ-СОТОТ
‘НГА’НГАИ’Й
ЗХРО!»
Как только Виллетт начал говорить, слова замерли на губах больного. Не в силах ничего сказать, чудовище продолжало отчаянно чертить в воздухе колдовские знаки, пока у него не онемели руки. Наконец Виллетт произнес имя Йог-Сотота, и тут началось нечто невообразимое. Это не было простым исчезновением, это было преобразованием, или рекапитуляцией, и Виллетт закрыл глаза, чтобы не лишиться чувств, пока не договорит до конца заклинание.
Он не лишился чувств, и человек, порожденный безбожным временем и запретными тайнами, больше ни разу не обеспокоил землю. Это был конец безумия, пришедшего из глубины веков, и конец истории Чарльза Декстера Варда.
Открыв глаза, прежде чем покинуть комнату, ставшую вместилищем кошмара, доктор Виллетт понял, что не зря хранил формулу в памяти. Как он предполагал, ему не понадобилась кислота. Подобно своему портрету за год до этого, Джозеф Карвен рассыпался на полу мелким голубовато-серым порошком.
Горгоны, Гидры и Химеры – страшные рассказы о Келено и Гарпиях – могут вновь возникать в суеверных умах, но они были там и раньше. Они – копии, типы, а архетипы заключены в нас самих испокон веку. Почему бы иначе то, что нам известно как ложное, волнует нас? Неужели это естественно, что мы ужасаемся ему, считая, будто в его силах причинить нам зло? Его жизнь исчисляется не телесным бытием… оно было и без телесной оболочки и было таким же… Страх, который мы испытываем, чисто душевный страх – и он тем сильнее, чем беспредметнее, и более всего мучает нас в безгрешные детские годы, – и в этом трудность, преодоление которой могло бы помочь заглянуть в доземную жизнь или, по крайней мере, на темную сторону дожизни.
Чарльз Лэм. «Ведьмы и другие ночные страхи»
Если путешественник, оказавшись в северной части центрального Массачусетса, выберет неправильный путь на развилке дорог сразу за Страной Священника, где соединяются Вилы Эйлсбери, то он попадет в прелюбопытную пустошь. Отсюда ему придется все время идти вверх, и поросшие эрикой камни будут сужать и без того неширокую петляющую дорогу. Деревья довольно часто встречающихся рощ покажутся ему слишком большими, да и буйство привольно растущих трав и кустов здесь, какое нечасто встретишь в других местах. В то же время поля редкие и жалкие, и дома, расположенные довольно далеко друг от друга, все как один несут на себе печать старости, нищеты и разрушения. Сам не зная почему, путешественник поостережется спрашивать дорогу у угрюмых жителей, изредка провожающих его взглядами то с покосившегося крыльца, то с горного луга. Эти люди даже с виду так замкнуты и несговорчивы, что волей-неволей приходят на ум мысли о неких запретных вещах, от которых лучше держаться подальше. По мере того как дорога поднимается выше и внизу остаются густые леса, ощущение беспокойства нарастает. Слишком тут круглые и симметричные вершины, чтобы чувствовать себя легко и спокойно, тем более время от времени на фоне чистого неба ясно видны высокие каменные колонны, как бы завершающие гору.
Дорогу то и дело пересекают лощины и овраги неведомой глубины, и деревянные мосты не производят впечатления надежности. Когда же дорога начинает
