— Вот мы почти и дома, — уже более спокойно сказал Ранель, отрывая взгляд от дороги. Ева тоже встрепенулась и оглянулась вокруг, со странным сладким чувством в груди узнавая улицы и высотные дома. Ева слабо улыбнулась: она столько раз ходила по этим тротуарам, смотрела на небоскрёбы и слушала шум проезжающих мимо автомобилей и никогда не видела в этом ничего особенного и поэтического, но стоило ей в полной мере осознать, что она уже больше никогда сюда не вернётся, как пейзаж вокруг заиграл новыми красками, и даже гудки машин показались ей самой сладкой музыкой. «Придёт время, и я перестану их слышать, — подумала Ева, издали увидев свой дом. — Перед глазами будет другой пейзаж, может быть, в тысячу раз прекраснее этого, но он будет другой. В нём тоже будет что-то особенное, драгоценное… Но он будет не тот. Кто знает, увижу ли я когда-нибудь мои родные улицы снова? Пройдёт время, всё изменится, и не будет больше ни моей квартиры, ни парка, ни манежа, даже озеро и маленькая часовенка растворятся в небытие, и я ничего не смогу с этим сделать. Вот уж что-что, а это останется только в моей памяти, и никакие боги не вернут былое на свои места. Пройдёт какая-нибудь пара сотен лет, я прилечу сюда на паре белых крыльев и не найду ничего, что было, как мне будет казаться, так недавно, а на этом месте будет стоять совершенно другой город, и мне ничего не останется, кроме как вернуться в мой новый дом».
— Спасибо тебе, Ранель, — обратилась к мужчине Ева, когда они подошли к подъезду. — Ты мне очень и очень помог.
Ранель удивлённо поднял брови, но ничего не сказал.
— Ну что ж, — немного неловко произнёс он, очевидно, не привыкнув с кем-то прощаться. — Наше время истекло.
Ева грустно усмехнулась.
— Время…. Такое бесконечное, долгое время… Как оно может истечь?
— Порой обстоятельства сильнее нас, и, как бы мы ни старались изменить свою судьбу, фатум играет по своим правилам. Иногда, действительно, гораздо умнее плыть по течению, чем пытаться идти против него: глядишь, прибьёт к берегу…
Ранель поставил чемодан на землю и искоса посмотрел на Еву, не зная, что ещё сказать.
— Ну, это…
— Прощай? — подсказала ему Ева, с добродушной улыбкой глядя на волка-одиночку перед собой. Тот хмуро кивнул.
— Да. Давай, счастливо.
Ранель неопределённо махнул в воздухе рукой и пошёл, сгорбившись и положив руки в карманы, прочь, сам не зная, куда. Ева проводила его взглядом до тех пор, пока он не скрылся за поворотом, затем постояла ещё немного, как бы в растерянности, и уже собиралась уходить, как вдруг услышала сдавленный крик и глухой удар чего-то о что-то. Бросив чемодан прямо у подъезда, Ева выбежала на дорогу, куда ушёл мужчина: прямо посреди оживлённой трассы в луже собственной крови лежал Ранель и, кажется, крепко спал.
Ева медленным шагом вернулась к подъезду, подхватила непозволительно лёгкий чемодан и поднялась к себе в квартиру. Там всё было так же, как и до её отъезда, даже идеально чистые полки не покрылись пылью, потому что все окна были заперты, только куст белой розы, подаренной Бесовцевым, теперь не украшал её комнату. «Роза!.. — с грустью и обидой вспомнила Ева, глядя на пустое место на подоконнике. — Я забыла её в больнице…» Да, она была права, и прямо в тот момент, когда она это подумала, маленький кустик стоял в её бывшей палате где-то рядом с Ялтой.
Ева обошла всю квартиру, постояла на кухне, посмотрела на своё отражение в ванной, посидела на кровати в комнате и поняла, что больше не может здесь оставаться. Что ей было здесь делать? Любые её дела казались ей такими ничтожными и не стоящими своего на фоне всего, что с ней произошло, что заниматься ими было как-то грязно и грешно, а потому, не пробыв в квартире и часа, Ева вышла из дома и пошла пешком сквозь такой знакомый парк.
В парке было хорошо: тихо и безлюдно, в меру прохладно, не жарко и не холодно, где-то пел соловей и шелестели кусты сирени, но Ева не замечала всего этого, принимая всё, окружающее её, как данность. «Ну вот и Ранель ушёл, оставив меня одну, — думала Ева, медленно шагая по узкой тропинке и смотря себе под ноги. — И все уходят с обиженным, озлобленным сердцем, думают, что я выберу Рай. Хотя они даже не думают, они уверены в этом, они давно уже перестали надеяться и потому прощаются со мной… Я для них мертва — по крайней мере, они так считают. А какой в этом смысл? Кто бы мне сказал сейчас, разъяснил, но нет, я должна понять сама. Вот есть большое-большое озеро, — подумала Ева, когда проходила мимо пруда, по которому люди катались на лодках. — В нём чистейшая вода, всякая живность, вокруг него — оазис. Вот есть пересохшая от жажды пустыня, в которой всё давно умерло и потеряло надежду на возрождение. А есть река, и у реки есть выбор, куда ей течь: в озеро, где и так уже всё хорошо, где водится рыба и на плодоносных деревьях поют птицы, или в пустыню, где всё умирает от жажды. По-моему, выбор очевиден».
Ева сама не заметила, как вышла к манежу. Она с удивлением посмотрела на большое круглое здание — раньше она видела его всего пару раз, — подошла к забору, за которым лихо катались на конях мастера верховой езды, и с грустью заметила, что среди них нет ни красивой лошади масти «серая в яблоках», ни молодого человека с длинным полупрозрачным платком на шее. «Я никому ничего не должна, и мне никто ничего не должен, — подумала Ева, положив голову на согнутые в локтях руки. Чуть поодаль рыли копытом землю беспокойные лошади, то и дело встряхивая головами и косматыми гривами: им не терпелось убежать куда-нибудь подальше от этого оживлённого места. — Столько людей на свете, но никому из них нет до меня никакого дела. Я теперь одна, сама с собой».
Ева пошла дальше. Она обошла манеж, проводила долгим взглядом тренирующихся людей и свернула на узкую тропу, идущую вдоль почти пересохшего ручья: он весело журчал, перескакивая с камня на камень, и был таким на удивление чистым, что Ева, остановившись на маленьком деревянном мостике поперёк него, невольно засмотрелась на его прозрачные хрустальные воды. «И это совсем не тот бурный поток, который сносил всё на своём пути в ялтинских горах, — подумала она, разглядывая мозаику частых мелких камней на дне ручья. — Это его младший брат, несущий свои воды на север. Мда… Такой далёкий и холодный север… Там дует колючий суровый ветер, пасёт вдоль ледяного моря выцветшие пески и гнёт старые скрипучие сосны… Безлюдная, негостеприимная страна, которая гонит всех прочь со своих пустынных земель».
Что-то вдруг шевельнулось в душе Евы, и она, поддавшись этому внезапному порыву, сошла с мостика прямо в середину ручья: холодная вода мгновенно наполнила собой её туфли и остудила ноги, а вместе с ними и неугомонные мысли, которые быстро текли в её голове подобно горному потоку. Ручей убегал куда-то дальше, прочь от города; вокруг Евы возвышались старые, разлапистые ели, и их мохнатые буро-голубые иглы ласково склонялись к прозрачному холодному течению. «Такие решения нельзя принимать быстро, — возобновила свой внутренний монолог Ева, неспешно шагая прямо по середине ручья. Мостик остался позади, вокруг густой толпой стояли ели и лиственницы, и отступать ей было уже некуда: дорога осталась лишь одна, и сейчас она подталкивала Еву своими хрустальными обжигающими руками дальше, вниз, к склону. — Ты старательно говоришь это себе, пытаешься сдерживать саму себя, но кого ты обманываешь? Ты давно уже всё решила, если только у тебя вообще был выбор, и вряд ли когда-нибудь изменишь своё мнение. К чему тянуть? Всё стараешься остудить разум, да, пытаешься трезво взвесить все «за» и «против»? — обращалась Ева сама к себе. — Похвально, мудро, но ни к чему сейчас. Влюблённое сердце не погасишь, оно будет нашёптывать тебе на ухо свои мысли до тех пор, пока не сделаешь так, как оно хочет… Да и что ты хочешь взвешивать, скажи? Всё уже давно пересчитано и взвешено за тебя, осталось только выбрать, что тебе любо… Всегда трудно выбирать между двумя враждебными сторонами, но даже если одна сторона подталкивает тебя к другой… Вообще-то это странно, они не должны были этого делать. Что ты говоришь, Ева? Тебя никто не подталкивал, это всё твои домыслы».
