— Никогда я не обманывался, будто это сходство, поразившее мои чувства, — не просто внешнее… И лицо, и осанка, и цвет волос — да, все это одинаковое. Но верности я ничуть и не ожидал от нее, от несчастной игрушки бессмысленного случая…
Шум снаружи усилился и явно приближался; мы уже могли различить отдельные голоса. И Гюнтер все еще бормотал, но никто уже не обращал на него внимания.
— Вы так удивленно смотрите на меня? — почти добродушно улыбнулся полковник. — Вы всерьез ожидали, что я буду играть роль ревнивого Панталоне из-за твари, которая столь многим из вас понравилась? Ну да вы просто смешны, господа. Эглофштейн, идите, выясните, что происходит на улицах.
Тот повиновался, а полковник отворил обе створки окна и выглянул, склонившись, наружу. Шум, крики наперебой… Потом — потише. Порыв сквозняка взметнул со стола бумаги.
Эглофштейн вернулся почти сразу.
— Толпа на рынке прорвала кордон, — доложил он. — Лейтенант Ловассер сброшен с коня и покалечен…
— А мы стоим и толкуем о бабах и любовных шашнях! — зло обронил полковник. — Идемте, Эглофштейн!
Они схватили сабли, накинули плащи и поспешно вышли. Но через секунду Эглофштейн вновь возник в дверях.
— У меня нет времени, — бросил он мне. — Вы должны увезти ее, слышите? Он не должен ее встретить, когда вернется.
— Кого? — спросил Донон.
— Монхиту!
— Ее? Так он говорил о Монхите?!
— К дьяволу, да о ком же еще? Думаете, если бы речь шла о Франсуазе-Марии, так кто-нибудь из нас вышел бы отсюда живым? Он ни секунды не думал, что его жена обманула его!
— Но — голубая родинка!
— Ты еще ничего не сообразил? Ну и ослы же вы! Я понял с первой секунды. Он вытравил на теле Монхиты искусственную родинку, чтобы иллюзия стала полной, это же ясно!
— По коням! — прозвучал внизу голос полковника. И за ним — звяканье стремян и шпор, лязг обнаженных сабель.
— Увозите, поняли? Он не должен ее увидеть, не то он доберется до правды…
— Но куда?
— Ваше дело. Из дома. Из города. К герильясам! У меня времени нет!
И он исчез. Через минуту сотни подков застучали по мостовой, удаляясь в сторону рыночной площади.
Глава XVII
Последний сигнал
Мы нашли Монхиту на лестнице; она стояла, прислонившись к перилам и неподвижно глядя перед собой. Когда мы приблизились, она попятилась. Глаза ее были мокры от слез.
По ее растерянному личику мы угадали, что она успела встретить полковника, когда он выезжал из дома. Возможно, ее поразило презрительное слово из его уст, или только враждебный взгляд, либо жест, которым он указал ей: прочь с дороги, но она не могла понять поведения своего возлюбленного.
Донон подошел к ней и объявил, что она должна покинуть дом; он де уполномочен отвезти ее в более безопасное место. На следующую ночь приходится ожидать нового обстрела города.
Монхита едва ли слышала хоть слово из того, что он говорил.
— Что случилось? — воскликнула она, — Он был в таком гневе, я никогда его таким не видела… Куда он поскакал и когда вернется?
Донон ответил, что она может ему довериться и пойти с нами, так как ей оставаться в доме бессмысленно и опасно.
Монхита смотрела на него во все глаза, ничего не понимая.
Ее смятение вдруг перешло в гнев.
— Вы донесли господину полковнику, что встретили сына портного у моего отца! Вы или кто-то из ваших друзей! Вы скверно поступили, господин офицер, ведь полковник теперь думает обо мне самое худшее…
Мы с удивлением посмотрели на нее, так как понятия не имели ни о каком сыне портного. А она продолжала:
— Это правда, и господин полковник об этом знал: у меня уже был прежде любовник, но я не встречалась с ним уже более полугода… И это не моя вина, что вчера я встретила его в мастерской у отца. Он согласился изображать Иосифа Аримафейского за полтора реала, а на самом деле — чтобы меня увидеть…
И сегодня утром я подошла к окну — а он стоит перед домом и делает мне знаки, но я на них и внимания обращать не стала. И это — все, и ничего худшего не было. Проводите меня к господину полковнику. Я сумею его убедить, что не сделала ничего неправильного…
— Господин полковник — на форпостах, — возразил Донон. — И он весь вечер, ночь, а может — и завтрашний день проведет на позициях.
— Отведите меня к нему! — просила Монхита. — Скажите только, как к нему добраться, и Бог воздаст вам добром на тысячу лет!
Мы с Дононом встретились глазами, и обоим было стыдно, что мы должны, исполняя несправедливое поручение, лгать и вводить девушку в заблуждение. Но мы понимали, что иначе — нельзя, выбора у нас нет, полковник не должен иметь случая поговорить с Монхитой.
— Хорошо, — сказал Донон. — Пусть будет по вашему желанию! Но идти далеко, и это — вблизи от неприятеля!
— Куда угодно! — радостно вскричала Монхита. — Хоть на дно реки, если это нужно!
Но похоже было, что в ней тут же пробудилось недоверие к нам: она не забыла, как мы всего за день до этого приставали к ней со своими желаниями. Она долго испытующе глядела на нас, сперва на меня, потом на Донона, и, очевидно, боялась, как бы мы не отказались от своих намерений.
— Подождите меня здесь, — сказала она, подумав. — Я хочу подняться и забрать некоторые вещи. То, что мне надо на ночь. Я сейчас же вернусь.
Она действительно вернулась через полминуты с маленьким узелком. Я взял его у нее, хотя она немного поколебалась — доверить ли мне его нести.
Он был легкий, я почти не чувствовал веса. Но если бы я знал, что в нем — тот самый кинжал, завернутый в ночную рубашку, что я несу в руке гибель полка — последний сигнал!
* * *
Я уговорился с Дононом, что выведу Монхиту через наши линии к вражеским форпостам. Во всех больших отрядах герильясов были английские офицеры из штаба Веллингтона или Роулендхилла, служившие советниками повстанческих командиров по всем вопросам военного искусства. Под белым флагом парламентера я рассчитывал пройти и переговорить с англичанином и отдать Монхиту под его защиту как знатную горожанку, за которую просит лично комендант гарнизона.
Я решился переплыть реку в лодке, потому что этот путь — по опыту моих патрульных обходов по утрам — представлялся мне самым безопасным. Там у меня — на случай, если постовые герильясов не обратят внимания на белый флаг, — оставалась еще возможность быстро ускользнуть из-под огня, используя течение и прикрытие кустов, которыми зарос весь берег.
